Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

половины XVIII в., включая движение 1705–1707 гг., волнения начала 1720 г., а также якобитское движение имеет в формировании шотландской идентичности двоякое значение. С одной стороны, он продемонстрировал вариативность исторического развития союза 1707 г., в рамках которого стабильность унии не была гарантирована вплоть до Каллодена. В этой связи шотландская модернизация, как одна из сторон англо-шотландского интеграционного процесса, продемонстрировала те же тенденции развития, что и модернизационные процессы в других частях Европы. С другой стороны, в ходе выступлений формировался тот дискурс, в рамках которого неприемлемой признавалась не сама уния, а ее проявления – модернизационная нестабильность, социальные катаклизмы, культивирование прежних политических практик, облегчавших инкорпорирование старых социальных элит в новые британские структуры.

Якобитское же движение, ставшее наивысшей точкой протестного движения, может быть охарактеризовано с нескольких позиций. Во-первых, бесспорен факт его националистической окраски. Об этом свидетельствует как массовая поддержка, даже независимо от конкретных цифр, которые предлагаются разными исследователями, так и те лозунги, которые выдвигались его участниками. Кроме того, политическая антиганноверская подоплека тоже вполне очевидна, показателем чему современные споры между историками, часть которых связывает движение в первую очередь с простюартовскими настроениями.

Но более глубокие корни этого движения, думается, тоже лежат в модернизационной нестабильности, происходившей от региона в составе Британии, который менее всего был подготовлен к модернизации. Явления же, сопровождавшие модернизацию в Шотландии, и в частности, уния, ставшая ее производной функцией, позволили облечь этот, по своей сути антимодернизационный, протест в националистические и политические лозунги. Более того, «символическое насилие», которое было применено к участникам движения после его подавления, имело целью лишь ускорить модернизацию (часто посредством уничтожения того, что ее сдерживало – пережитков клановости, родового землевладения и т. д.), но не репрессировать население региона. Все это позволяет, с одной стороны, постулировать непосредственную связь модернизации и якобитского движения, а, с другой, поставить якобитизм в один ряд с проявлениями социального протеста, с которыми Шотландия столкнулась в первой половине XVIII в.

Поражение якобитского движения свидетельствовало как о необратимости модернизационного процесса, так и о том, что был разрушен прежний социокультурный контекст, с которым были связаны традиционные отношения, в том числе и идентичность. Интерпретировать все современные реалии, все процессы, происходящие в экономической, политической или культурной жизни, теперь необходимо было в рамках новой системы координат, оси которой соответствовали интересам Шотландии в рамках Британии и коммерческим отношениям, приходившим на смену традиционным. Политическая лояльность Стюартам, в той же степени, что и верность клановым вождям теперь уже не определяли место человека в социуме, как это было на протяжении многих веков.

Вместе с тем, важно и другое. В процессе якобитского движения выжила та знаковая система, которая даже при утрате формальной независимости Шотландии позволила шотландцам сохранить собственную культурную идентичность, вплоть до середины XVIII в. связывающуюся со «стюартовским мифом», противостоящим «ганноверскому». Якобитское движение с его культом «хайлендизма» способствовало обострению противостояния этих двух мифов, по своей сути являвшихся разновидностями национальной мифологии и содержащих весь комплекс соответствующих национальных символов. На короткое время эти символы, «коды» «шотландскости», будут изъяты из обращения, чтобы по окончании политики «умиротворения» вернуться уже в новое общество развивающейся модернизации и в новом контексте обрести иной смысл. Эта символика находила свое выражение как в видимых знаках, таких так тартаны, клановые имена, и т. д., так и в формирующейся мифологии и культивировании отдельных сторон шотландской реальности, которые составляли наиболее ощутимые (зримые и дискурсивные) ее отличия от Англии.

В то же время после подавления якобитского движения мало кто сомневался в необратимости процесса англо-шотландской интеграции, которая неизбежно вела к трансформации идентичности. Задача состояла в другом – необходимо было выработать такой вариант национального сознания, который позволил бы сохранить чувство «шотландскости» в условиях процесса политической, административной и экономической унификации. Иными словами, необходимо было привести в соответствие знаки и символы, которые сохранили шотландцы, включая и представление о собственной истории, и многочисленные визуальные «коды» с меняющимся в ходе модернизации контекстом.

Уния 1707 г., рассматриваемая не как событие, а как процесс, открыла новый этап шотландской истории, определив не только институциональную историю, где Шотландия, став частью Британского государства, пыталась найти в нем свое место. Союз стал значимой частью шотландской исторической памяти, провоцируя многочисленные дискуссии об особой северо-британской культуре и национальных особенностях Каледонии и ее жителей. В этом смысле парламентское объединение, безусловно изменив политические процессы, стимулировав модернизацию и способствуя изменению социальной структуры Шотландии, заложило основу новому типу национальной идентичности, в рамках которого на всех уровнях жизни необходимо было совмещать «британскость» и «шотландскость». Меняющиеся условия жизни и ускоряющиеся темпы модернизации стали контекстом формирования новой идентичности.

Глава 2

Преодолевая экономическую традицию: хозяйственные преобразования второй половины XVIII в.

Первого апреля 1776 г. Дэвид Юм написал своему близкому другу Адаму Смиту: «Смею сказать, что на содержание книги благотворно сказалось Ваше пребывание в Лондоне. Если бы Вы сейчас были здесь, думаю, мы с Вами нашли бы, о чем поспорить. Мне не кажется, что доход хозяйства сказывается на цене товара, я считаю, что цена определяется количеством товара и спросом»[670]. Речь шла о недавно изданной книге «Исследование о природе и причинах богатства народов». Вопросы макроэкономики привлекали все большее внимание в связи с массовыми экономическими преобразованиями, получившими в Шотландии название «век улучшений».

* * *

Середина XVIII в. была границей между старым и новым миром в Шотландии. Парадокс шотландской истории заключается в том, что Северная Британия совершила поистине уникальный скачок от традиционного сельскохозяйственного общества к индустриальным отношениям за рекордно короткий срок. Если в середине XVIII в. Шотландия все еще характеризовалась «как задворки Европы», с точки зрения структуры хозяйства и темпов развития экономики, то уже к 1850-м гг. это было индустриально развитое общество, во многом опережавшее по темпам развития передовые страны мира. При этом Каледония стала одним из авангардов Британской империи, управляемым из Лондона, профессиональными политиками и экономистами, которые находили массовую поддержку в слоях формирующегося среднего класса Шотландии[671]. Влияние формирующегося индустриального общества на условия труда, образ жизни и на шотландскую культуру в целом было чрезвычайно заметным, хотя, вероятно, и не столь драматическим и разрушительным, как роль новых отношений для Германии или для России конца XIX в., или для таких небольших регионов, как Каталония на севере Испании.

В 1750-1770-е гг. социальные и экономические структуры в Шотландии начали процесс трансформации, и эти изменения были гораздо более динамичными, чем аналогичные процессы в остальной Европе. Совершенный рывок по направлению к индустриальному городскому обществу был беспрецедентным. Если Англии понадобилось двести лет, чтобы достичь результатов, полученных Шотландией в период жизни