Шотландия в Новое время. В поисках идентичностей - Виктор Юрьевич Апрыщенко

был использован Чарльзом в качестве зримого воплощения идеи шотландской свободы и справедливости. Горец, таким образом, стал не просто символом преданности династии, но и верности своей нации и культуре. Однако теперь стояла задача ретрансляции образа горца-патриота на все простюартовское движение. Средством решения этой задачи стала «хайлендеризация» якобитской идеи, которая составила сердцевину якобитского мифа.

Средством решения этой задачи стала визуализация образа хайлендера. Факт, что в войске Чарльза хайлендерское платье носили представители всех регионов Шотландии, в том числе и равнинной, был отмечен не единожды. Памфлет «Хайленндеры в Маклесфилде в 1745 г.» (не шотландцы!) рисует «молодого лоулендера, но в хайлендерской одежде». По мнению Брюса Ленмана, Чарльз намеренно одевал своих людей в хайлендерское платье. А впервые на этот факт обратил внимание Брюс Сеттон в «Шотландском историческом обозрении» в 1928 г., когда отметил, что свидетели не замечали никакого отличия между офицерами Кромарти, Локхил и Грантов, с одной стороны, и Гленбакетов, Огилви и Рой Стюартов – с другой[660]. Иными словами, хайлендерско-лоулендерский союз был воплощен в хайлендерской идее народной культуры. Мнение Брюса Сеттона подтверждается и другими источниками: Джордж Мюррей, один из равнинных землевладельцев, так описывает свой выезд из Карлайла: «В этот день я был в моем пледе… без штанов… Ничто так не ободряет людей, как вид командира, одетого так же, как они». Лорд Льюис Гордон заявил в те дни, что он скорее примет горскую одежду, чем деньги из Абердина. А в отчете 31 октября 1745 г. было отмечено, что из пяти тысяч якобитов, находящихся под оружием, две трети составляют хайлендеры, одну треть – лоулендеры, одетые в хайлендерское платье, как и остальные. Есть даже свидетельства о том, что французские офицеры, высадившиеся на восточном побережье, носили хайлендерское платье, возможно, правда, потому, что красные мундиры не гарантировали от нападения самих горцев. Очевидно, что все это затрудняет подсчеты соотношения горцев и лоулендеров в войсках якобитов, в равной степени, как и подсчет численности якобитской армии в целом, хотя именно ответ на вопрос о степени поддержки восстания 1745 г. мог бы пролить свет на природу якобитского мифа.

Три отличительные черты, считает Крис Уотли, характеризуют поддержку равнинной Шотландии в восстании 1745 г. Во-первых, более широкий, по сравнению с 1715 г., территориальный охват, даже тех районов, в которых соотношение сторонников и противников якобитов было не в пользу Чарльза; во-вторых, количественное соответствие представителей Лоуленда поддержке остальных районов Шотландии, и, в третьих, солидарность восставшим равнинной епископальной церкви – на этот последний факт особо обращает внимание К. Уотли[661]. Все это не позволяет характеризовать восстание 1745 г. как бунт горских кланов, но, с другой стороны, свидетельствует о природе якобитского горского мифа и о его значимости в трансформации представлений о месте Хайленда в формировании шотландской идентичности.

Нерешительность и, очевидно, недооценка правительством опасности, грозившей его северным территориям, привела к тому, что новое восстание якобитов стало самым опасным проявлением протеста на протяжении всего постюнионистского периода. Обстановка в Европе способствовала активизации якобитов, поскольку теперь вновь появилась реальная возможность того, что французы поддержат сторонников свергнутой династии, поскольку война за австрийское наследство донельзя обострила англо-французские противоречия, и Франция лелеяла планы не только поддержки мятежников, но и вторжения в южные земли Англии. К тому же во Франции после смерти старого кардинала Флери его место занял Тено, симпатизировавший Стюартам. Армейские части Британии в это время были заняты в европейских войнах – в Испании, во Франции, в Голландии, а молодой принц Чарльз Эдуард в свои двадцать лет был умен, энергичен и храбр.

Сами якобиты порой были склонны рассматривать свое движение как часть общеевропейского процесса дестабилизации политических режимов, который в перспективе должен завершиться установлением справедливого правления. Лорд Ловат в одном из своих писем 1742 г. отмечает, что «революция в России и революционные настроения в Швеции, те беспорядки, которые окружают нас дома и за пределами государства, предвещают большие неприятности и нашему Острову уже в этом году. Я прошу, чтобы Бог сохранил наши шотландские порядки вне зависимости от тех потрясений, которые происходят в мире. Этот призыв должен стать постоянной просьбой всех честных людей…»[662]. Этот европейский контекст очень хорошо осознавался Чарльзом Эдуардом – молодым претендентом, которому в 1745 г. исполнилось двадцать пять лет и который из Италии наблюдал за обострением соперничества между двумя державами, находившимися по обе стороны Ла-Манша, в надежде извлечь выгоду из сложившихся отношений.

Принц решил действовать один. 23 июля 1745 г. «Милый принц Чарли», как нарекли юного предводителя династии Стюартов, ступил на шотландский берег в районе Гебридских островов лишь с несколькими сподвижниками. Его не остановило даже то, что французская поддержка, столь активно обещанная Людовиком, не подоспела. Причиной тому был ураган, разметавший французские суда, не давший им переправиться через пролив. Позже либеральные историки воспоют «второй протестантский ветер», не давший католикам взять верх над протестантами. Новость о высадке Чарльза в одно мгновение облетела страну. Это было действительно храброе и необычное решение – начать военные действия на территории, которую он не знал, с людьми, которых он до этого не встречал. К сентябрю в его войске было около двух с половиной тысяч хайлендеров, а в декабре его пестрая армия насчитывала уже 5 тысяч человек. Правда, М. Питток приводит несколько другие цифры. Согласно его подсчетам, армия Чарльза насчитывала предположительно 5 710 хайлендеров, 4 220 – лоулендеров, 1 200 – англичан, французов и ирландцев[663].

Описывая армию Претендента в 1745 г., «Скоте Мэгазин» говорит о ней, как о составленной из «варваров тех [северных] земель, многие их которых паписты, находящиеся под прямым влиянием своих священников; призванные к неповиновению… которые не знают власти закона, но послушны лишь своим вожакам»[664]. Следует помнить, что еще и в XVIII в. истинной информации даже о быте жителей шотландских гор было не так-то и много, и поэтому здесь мы встречаемся со стереотипным представлением, которое с полным основанием можно сравнивать с описанием горцев у Джона Мэйджора. Более того, возможно, что автор статьи никогда и не видел ни этой армии, ни хайлендеров, но, будучи убежден в их дикости, продолжает именно дикость считать опасностью для королевства. Иначе говоря, для сторонников британской монархии это была война против невежества, нецивилизованности и бескультурья, на место которым должны были прийти блага просвещенной цивилизации.

История «сорок пятого», как его принято называть уже с тех пор, хорошо известна – высадка семи человек в Мойдарте, подъем штандарта над Гленфинаном, неудачная попытка сэра Джона Коупа пресечь наступление, взятие Эдинбурга, балл в Холирудском дворце, победа при Престонпансе, выступление на