журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №1 1996 г. - Вячеслав Крапивин

Видимо, действительно не щадил В. Португалов в своих высказываниях бывшего однокурсника по литинституту, а теперь лауреата. И чего тут больше было: уверенности в том, что Симонов действительно так уж плох или желания, унизив так высоко взлетевшего ровесника, как бы самому подняться в глазах слушателей? Знал бы Константин Михайлович, единственный, кстати, из знаменитых однокурсников Португалова, сказавший о нем публично достаточно весомые слова: „Был арестован и поэт с нашего курса Валентин Португалов, поклонник Багрицкого, ездивший к нему, еще когда тот жил в Кунцеве, совсем мальчик — изящный, тонкий, красивый юноша, писавший тогда довольно вычурно не нравившиеся мне стихи. С ним я встретился только двадцать с лишним лет спустя, когда он приехал в Москву с Колымы, где сначала отбыл срок, а потом остался работать, собирал там фольклор, переводил, писал, приехал в Москву с книгой стихов — очень крепкий на вид, квадратный, бывалый человек с кирпичным северным загаром. Он выпустил книгу стихов — мужественных, северных и по теме, и по звуку своему, и работал потом на Высших литературных курсах...как I им поношениям он был подвергнут в тесной комнатенке барака, португаловской квартире, в середине сороковых годов!..

„...Передовым советским поэтом, — продолжает свои показания И. Поступальский, — Португалов противопоставлял свою индивидуалистическую лирику и поэзию ряда его товарищей, вроде Пулькина, Оболдуева, стоявших в стороне от советской литературы".

Вопрос. „Следствию так же известно, что Португалов в 1944 году в квартире бывшей заведующей Магаданской городской библиотеки Прониной X. И. в Вашем присутствии допускал погромные антисемитские и другие антисоветские высказывания. Что Вы скажете об этом?.."

Обратим внимание на то, что в показаниях допрошенных свидетелей, в том числе и Прониной, этот факт не упоминается. Откуда же он стал известен следствию? Тут, как говорится, возможны варианты. Может быть, из уст Поступальского, не слишком, как мы видим, расположенного к обвиняемому: мог он о таком факте обмолвиться в беседе, предшествовавшей составлению протокола, чем следователь и воспользовался. Мог этот факт содержаться и в других, скажем так, сообщениях Прониной, не включенных по каким-то соображениям в материалы дела, но следователю известных.

Ответ. „Как я показал выше, мне действительно приходилось бывать у Прониной и встречаться там с Португаловым зимой 1944 года. Я припоминаю, что Португалов говорил там (даты за давностью я не могу припомнить) примерно следующее:

„Я бы с удовольствием повесил несколько жидков, например, Шахнаровича, — председателя Колымского радиокомитета“...“

Гнусноватое заявление — не правда ли? — даже если предположить, что конкретный Шахнарович (известный магаданский журналист) чем-то обидел одного из нештатных авторов. Но мог ли В. Португалов, воспитанник и поклонник поэта Эдуарда Багрицкого (как известно, еврея по национальности) произнести такое — в доме любимой женщины (еврейки) ? Кстати, и другой его любимой женщиной, матерью его единственного сына, будет еврейка Софья Исааковна Свержина, сейчас мы услышим и ее показания. А допрошенный по поводу антисемитских заявлений обвиняемый заявил: „В отношении евреев допускаю, что мог я так выразиться, но это не носило характера злобы, а скорее шутки, ибо в присутствии Прониной я не мог оскорбительно говорить о евреях... и тем более я не антисемит" (подчеркнуто в протоколе — А. Б.).

Антисемитом не был? Наверное, это так — в идейном, что ли, плане. А в бытовом? Из разговоров с Португаловым более чем тридцатилетней давности вспоминается его — совершенно для меня неожиданная — оценка печатавшихся тогда в „Новом мире" воспоминаний Ильи Эренбурга: еврейская литература. Оценка, данная Португаловым, как бы предполагает осмысленную (с отрицательным знаком, разумеется) концепцию существования этого вредного явления. И кто же в этой литературе обретается? Почитаемые Мандельштам (кстати, именно от Португалова я впервые услышал о том, что по одной из версий Мандельштам погиб на Колыме) и Пастернак? И так же упоминавшиеся Португаловым в различные периоды его жизни (и неизменно в восторженной окраске) Багрицкий, Сельвинский, Бабель? О последовательном антисемитизме тут, право, говорить не приходится.

Но вот и в уже упоминавшихся беседах лета 1991 года Г. А. Воронская вспоминала, что в середине шестидесятых годов ее муж И. С. Исаев всерьез пригрозил В. В. Португалову (а их и после возвращения в Москву связывали дружеские отношения), что откажет ему от дома, если тот не оставит антисемитские высказывания. Острота ситуации в данном случае определялась и тем, что лично уязвленной могла чувствовать себя Галина Александровна, еврейка по матери.

Обращает внимание устойчивость — во времени — таких вот высказываний Португалова.

Следователь продолжает допрос свидетеля Поступальского.

Вопрос. „Припомните по своей инициативе, не говорил ли Вам Португалов что-либо антисоветского непосредственно перед своим арестом? “

Ответ. „Пожалуй, антисоветским был анекдот, рассказанный мне Португаловым возле клуба профсоюза во время одного из приездов его (так в протоколе — А. Б.) в Магадан в конце летней гастроли театра. Содержание анекдота таково:

„В Казахстане или какой-то другой Среднеазиатской республике празднуют 105 лет со дня смерти Пушкина. Оратор, выступающий от лица национальной интеллигенции, говорит: Товарищи, 105 лет назад злодейски погиб великий стахановец своего времени, Пушкин! Товарищи, живи этот замечательный стахановец литературы в наше великое время, он написал бы свое знаменитое стихотворение „Капитанская дочка“ в два раза толще и в два раза больше! Товарищи, да здравствует великий стахановец литературы Сергей Миронович Пушкин, злодейски убитый классовым врагом и самый великий стахановец нашего времени Климентий Ефремович Сталин!“

Вот таким, не очень, по правде говоря, остроумным, но трижды кощунственным, ибо в нем оскорблены и тень великого поэта, и „национальная интеллигенция" в лице ее глупого представителя, и образ великого вождя, анекдотом этот допрос и закончился: „я сказал о Португалове все, что я о нем знаю".

В ходе этого допроса заметнее, чем в любом другом, „понукание" следователя. Оно и понятно. Поступальский должен был, в силу более тесных отношений (и тут, я думаю, уместно высказать предположение о том, что он утаил от следствия начало знакомства с Португаловым, которое могло состояться еще в Москве, в окружении Багрицкого — именно из-за того, что не хотел, чтобы эти тесные отношения стали особенно заметны), знать о Португалове гораздо больше, чем Андреев или Сивов-Шабловский, однако поделиться этими сведениями явно не спешил. И то, что он все-таки рассказал, на что раскошелился: „погромные" заявления, глуповатый анекдот, согласитесь, не так уж серьезно — по сравнению с фактами, содержащимися в показаниях Прониной.

Следующим свидетелем была Свержина Софья Исааковна (1920 года рождения, г. Ромны Черниговской области, еврейка, из служащих, образование 7 классов, не судима,