Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

28 июля. (…) # Привезли трубы для проводки газа и свалили у моего забора. Не разобравшись, бранюсь с шоферами, а потом выясняется, что это для нас (и меня в том числе). Приходится заминать. Я вот так иногда срываюсь… #

30 июля. (…) # Вишен все-таки порядочно: брожу и ем прямо с деревьев. Середина лета… # (…) # «Аполло-15» уже вышел на лунную орбиту и находится в 17 км от Луны. Сегодня ночью — высадка. # (…) # Слушал начало романа Солженицына. Если бы у него не было мировой славы, никто не принял бы это за шедевр. Ничего только сцена встречи с Толстым. Ну, подожду делать выводы и послушаю дальше. ##

31 июля (…) # Постепенно все становится формальным: прошла сессия Верховного совета РСФСР, назначен новый председатель Совета министров Соломенцев[139] и 9 (!) его заместителей (…) — это никому неинтересно. (…) # В эти часы весь мир наблюдает по телевиденью, как два отважных американца путешествуют по Луне на вездеходе со скоростью 8 км в час. # (…) # Утром у газетного киоска встретил соседа, которому хотел рассказать о высадке американцев на Луне, но он уже знал больше меня, так как слушал ночью все подробности высадки. Подошел еще один знакомый сосе[д] и оказалось, что он тоже слушал и все знает. Невозможно представить огромное количество людей, слушающих иностранные передачи[140]. #

1 авг. (…) # Я по-прежнему один: Лева и Люся не приехали[141]. # Почти целый день в саду. Собираю урожай вишен. Одно деревце дало почти половину всего сбора. # Какое это наслаждение! Это чуть ли не впервые я так наслаждаюсь садом. Не было бы счастья… #

4 авг. (…) # За завтраком резкий спор с Левой о статье в «Лит. газете». В ней Рассадин бранит стихи Солоухина о том, что он больше любит своих детей, чем чужих. Дурак и пошляк Рассадин упрекает его в безнравственности. Но во-первых, это явная метафора: дело не в детях, а в другом (патриотизме и т. п.), во-вторых, это верно, и если кто-то без лицемерия говорит об этом вслух, то с каких пор в русской литературе стало безнравственным высказывать правду. (…) Защищая своего приятеля Р. Лева договаривается до того, что «не о всем надо писать» (…) #

6 авг. Разве нельзя было назвать любое подмосковное место, где вообще никто не живет из братьев-писателей, или написать вымышленное место? Как минимум, следовало спросить об этом мое мнение. (…) # (…) Ну его к е…. м…..! Расскажу об этом Ц.И. которую увижу на днях, и пусть она ему скажет, что это несколько неприлично[142]. #

8 авг. (…) # Наконец, читаю книгу (не рукопись) «Воспоминания» Н.Я. На томике марка изд-ва им. Чехова. 1970 год. Это значит, издательство снова существует после 15 или около того лет бездеятельности. # Со многим хочется спорить, но все-таки какая это интересная и умная книга! ##

9 авг. (…) # В книге Н.Я. есть главы, так сказать, написанные по моей просьбе, когда я читал первый вариант полной рукописи в Тарусе. Это «Читатель одной книги», «Книжная полка», «Архив и голос» — целиком и разные фрагменты в других главах. # Выброшены или смягчены куски об отношении О.Э. к советской литературе в целом. В рукописи была ссылка на одно мое свидетельство о сравнительном равнодушии к первому аресту М-ма. Даже цитата была из «Встреч с П[астернаком]» и я ничего не имею против, что это сокращено. Многое было резче. # При этом последнем чтении я заметил странные вещи. Мандельштам имел прямые контакты с Дзержинским, Бухариным, Гусевым. Ему помогали Молотов, Ломинадзе, Киров, Енукидзе[143]. Он имел персональную пенсию чуть ли не с 30-летнего возраста. Когда он ехал на Кавказ, туда звонили из ЦК и просили о нем позаботиться. Вернувшись, он ходил снова на прием к Гусеву (одному из членов секретарьята ЦК). Его посылали в привилегированные санатории и дома отдыха (Узкое, санаторий в Сухуме). Значит, не таким уж он был перманентным изгоем. Откуда же это раннее ощущение травмы и заброшенности? Квартиру он получил, когда и другие получали первые отдельные квартиры, а до этого жил в флигелях Дома Герцена, где жили и такие писатели, как Павленко, Тренев, Пастернак, Фадеев. И др. Во всяком случае отдельную квартиру он получил раньше, чем Пастернак. У него был с Гослитом договор на собрание сочинений и он получил по нему 60 %. Собрание, по признанию Н.Я., не осуществилось потому, что О.Э. хотел и настаивал, чтобы туда включили «Путешествие в Армению». Мы знаем, что и в наши дни писатели часто спорят о том, что включать и не включать в собрание. Недавний пример — Твардовский. Короче, из всего рассказанного не следует, что М-м находился в исключительном плохом положении: скорее наоборот, но они были мнительны и возбудимы и начали воображать о травле раньше, чем она началась[144]. Было трудно всем и М-му не больше, но он был поэтом и страдал не только за себя, а за всех. #

12 авг. Вчера вернулся днем из города, а через час появилась Эмма[145]. Проездом из Новочеркасска в Дом отдыха в Щелыково. Уезжает туда же этим вечером. Забыла в Новочеркасске плащ и вспомнила, что в Загорянке остался старый парижский, купленный мною давно. Это предлог м.б. Открыл ей дверь Лева. Сбивчивые разговоры: смесь решительности и что-то вопросительное. Я тихо-сдержан. Провожаю ее на поезд в Кинешму и возвращаюсь в полночь. Она пополнела. Н.И. очень болеет и продолжает бранить меня. Привет почему-то от бабушки[146]. # Не знаю, как обо всем этом думать, но снова заболела душа. Выбит из колеи. # (…) # Сегодня уехали Левицкие. Они приятные гости и маленькие облачка, набегавшие на их пребывание в моем доме, объясняются моей неуравновешенностью. Правда, я сам все улаживал. #

13 авг. Сам себе не верю — это было или нет? — что мелькнула Эмма. Она уверяет, что и «не собиралась» и что это решила мгновенно. Но ведь не в плаще же дело. А впрочем… Увидела свое фото у меня над столом. #

15 авг. Переставляю книги — симптом того, что нахожусь в совершенно неуравновешенном состоянии. Вожусь с этим почти целый день. #