И восстанет ветер. Баллады - Даниэль Мусеевич Клугер

Зарезал сумасшедший Равальяк.

Жизнь Пименталя развернулась круто,

И ни синицы нет, ни журавля.

Помогут ли в последнюю минуту

Ему друзья — четыре короля?

Пиковую арфу настроит Давид,

Трефовым копьем Александр пригрозит,

Бубновый штандарт держит Цезаря длань,

Червовый огонь — Шарлемань.

Пускай отныне недруги судачат,

Пускай враги твердят наперебой,

Что отвернулась от него удача,

Что был обманут Пименталь судьбой.

Уйдут в туман Парижи, Амстердамы,

Растает в небе призрак корабля.

...Венок ему сплетут четыре дамы,

Поднимут гроб четыре короля.

Молитву прочтет псалмопевец Давид,

Печально главу Македонец склонит,

И Цезарь поднимет приветственно длань,

Погасит огонь Шарлемань.

В Амстердаме Мануэль де Пименталь, подобно другим эмигрантам-беженцам, вел вполне беспечную жизнь и даже преуспевал. Между тем на его родине творились страшные дела.

То, что Пименталь бежал из Испании, не избавляло его от преследований инквизиции и даже от участия в аутодафе (так называлось вынесение и приведение в исполнение приговора инквизиционного суда). Для бежавших или умерших еретиков существовала процедура «суда в изображении» — осужденного изображала большая, в человеческий рост, соломенная кукла. Так же как живого преступника, куклу наряжали в специальное позорное одеяние, которое называлось «санбенито». В случае не побега, а смерти к этой кукле привязывали ящик с останками умершего. Далее суд проходил так же торжественно, как над живыми преступниками — на специально построенном каменном помосте, именуемом «кемадеро».

БАЛЛАДА

О СОЛОМЕННЫХ КУКЛАХ

Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,

Но грохочут барабаны тем же утром в Лиссабоне.

Там, на сцене-кемадеро, — дань трагедии и драме,

Там врагам напоминают о божественном законе.

И торжественно шагают инквизиторы, солдаты,

Следом, в желтых санбенито, — осужденные злодеи.

Не спасут злодеев деньги — мараведи и дукаты,

Не избегнут наказанья колдуны и чародеи.

Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.

Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья. С

ледом за еретиками на шестах проносят кукол

Из холста, соломы, красок — тем злодеям в назиданье,

Что побегом или смертью избежать суда хотели.

Имена и преступленья намалеваны на платье.

Их поймать святые судьи не смогли иль не успели,

Вместо них костер подарит куклам смертное объятье.

«...Доктор Антонио де Вергара, он же Моисей де Вергара, португалец, по роду занятий врач, иудействующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию.

Диего Гомес де Саласар, он же Абрам де Саласар, португалец, по роду занятий купец, иудействующий, отсутствующий беглец, умерший во Франции, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию...»

...В беззаботном Амстердаме, на другом краю Европы

Мануэлю Пименталю улыбается фортуна.

Он купец, судовладелец, перед ним — прямые тропы.

У причала ждет приказа белопарусная шхуна.

По субботам, рано утром, посещает синагогу.

Хоть состарился, шагает так же быстро и упруго,

За покой и процветанье он хвалу возносит Богу,

Каждый вечер он играет в кабаке «Четыре друга».

Исаака бен Жакара в Пиментале разодетом

Узнает купец Альфонсо за столом, в пикет играя.

«Исаак, ведь в Лиссабоне вас казнили прошлым летом!» —

«Дон Альфонсо, я там не был. Козырь ваш, игра вторая!» —

«Казнь была в изображенье, просто кукла из соломы,

В колпаке и балахоне, на табличке — имя ваше...» —

«Жизненной реки порою столь причудливы изломы...»

Исаак тасует карты, долго-долго пьет из чаши.

«...Мануэль де Пименталь, он же Исаак бен Жакар Пимен-таль, португалец, по роду занятий судовладелец, иудейст-вующий, отсутствующий беглец, предстал на аутодафе в соломенном изображении, с отличительными знаками осужденного, был выдан светскому правосудию…»

Возвращается под утро, как всегда, в игре — удача,

В кошельке звенят монеты, ум его — острее бритвы.

Он ложится спать веселым, но во сне едва не плачет:

Исааку снятся куклы, кемадеро и молитвы.

Куклы корчатся и стонут, их вот-вот поглотит пламя,

На него ж глядит сурово инквизитор на балконе.

...Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,

И кому какое дело, что случилось в Лиссабоне...

...А вскоре появился в Амстердаме странный незнакомец. Он пришел в кабак «Четыре друга», в котором каждый вечер Мануэль Пименталь давал урок карточной игры. Незнакомец с тусклым взглядом молча сел за его стол, и Мануэль проиграл ему всё, чем владел: шхуну, дом, шпагу, даже старый пистолет, с которым никогда не расставался. «Я приду за выигрышем ночью», — глухим голосом сказал незнакомец перед тем, как оставить кабак. На просьбу Мануэля отыграться, он повторил: «Ночью, — и добавил: — Если тебе есть что ставить».

БАЛЛАДА О НОЧНОМ ГОСТЕ

Мрачен и молчалив нынче дон Исаак.

Пальцами по столу — будто бы в барабан.

Рядом с колодой карт стертый лежит пятак,

А в Лиссабоне вновь время отверстых ран. Бьют вдалеке часы, доски уже скрипят.

Дон Исаак молчит, только глядит на дверь.

А на пороге — гость, он с головы до пят

В черный укутан плащ, скалится, будто зверь.

…Над столбами кемадеро, словно парус, черный купол.

Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья.

Следом за еретиками на шестах проносят кукол

Из холста, соломы, красок — всем злодеям в назиданье…

В тусклых его глазах горечь и вязкий мрак.

Вот он колоду карт мягкой берет рукой:

«Встретились наконец, беглый дон Исаак?

Скоро вернешься ты вместе со мной домой…»