И восстанет ветер. Баллады - Даниэль Мусеевич Клугер

Честь такая и не снилась попрошайке-нищеброду.

Преградил толпе дорогу Гур-Арье, раввин из Праги.

Он решительно и гордо поднял руку к небесам

И воскликнул: «Нож еврейский не касался бедолаги,

Не берите грех на душу, внемля злобным голосам!»

Но сказал священник мрачно: «Кто тебе, еврей, поверит?

Погляжу я, вот и ныне ложь в устах твоих смердит!

Все мы знаем, сколь умело иудеи лицемерят.

Пусть слова твои католик правоверный подтвердит!

Всякий скажет: иудеев кровожадней нет народа,

Кто еще зарезать мог бы попрошайку-нищеброда?»

И сказал раввин негромко: «Только двое правду знают,

И она сейчас над нами невидимкою кружит.

Прежде правду об убийстве знает тот, кто убивает, —

И убитый, что недвижно в струганом гробу лежит».

А церковник рассмеялся: «Ждешь раскаянья злодея?

Что ж, попробуй, может, сам он вдруг объявится сейчас!»

Смех умолк, когда раздался тихий говор иудея:

«Может статься, что покойник все же вступится за нас…

Чтобы не текла ручьями кровь невинного народа,

Я хочу услышать слово попрошайки-нищеброда!»

Обративши лик свой к небу, Гур-Арье промолвил: «Боже,

Если Ты, лишь на минуту, жизнь подаришь мертвецу

Ради тех, кто невиновен, кто погибнуть может — что же,

Дай минуту — и отдам я десять лет моих Творцу!»

Он сказал — и в небе тучи вдруг воронкой закружились,

И над площадью раздался грома грохот, ветра вой,

Пыльные столбы взметнулись и в воронку устремились,

И глухой раздался голос из-под крышки гробовой:

«Помолчи, священник, знаю подлую твою породу,

Лучше дай-ка слово молвить попрошайке-нищеброду.

Смертной муке, муке тленья я противиться не смею,

Скоро я уйду навеки в темный ад иль светлый рай,

Но хочу я на прощанье посмотреть в лицо злодею.

Ты убил меня, священник, лицемер и краснобай!»

Отскочила крышка гроба, в небе вспыхнула зарница.

Всех, кто это видел, ужас леденящий охватил:

Вот глаза раскрыл покойник, поднялась его десница…

Тут убийца содрогнулся и распятье уронил.

И сказал ему покойник: «Ты теперь перед приходом

Уличен, злодей, убитым попрошайкой-нищебродом!»

И продолжил он негромко, тусклыми повел очами:

«А потом подбил ты паству, чтоб квартал еврейский сжечь,

Чтоб расписки долговые поглотило злое пламя,

Чтоб твои долги евреям адская сожрала печь».

Мертвые сомкнулись очи, жизнь оставила бродягу.

В тот же день злодей-священник пред судом держал ответ.

Гур-Арье, мудрец великий, воротился в город Прагу.

Говорят, на свете прожил тот раввин сто десять лет.

Десять лет из долгой жизни, что дала ему природа,

Обменял он на минуту попрошайки-нищеброда.

Гур-Арье — так в еврейских народных преданиях называют рабби Иехуду-Ливо бен-Бецалеля, создателя Голема. Фундаментальное его произведение называется «Гур-Арье» («Молодой лев»), отсюда и прозвище. В легендах рассказывается, как рабби защищал евреев от кровавого навета и однажды оживил убитого, чтобы тот засвидетельствовал невиновность евреев. Согласно еврейским представлениям, предел человеческой жизни — 120 лет. Таким образом, Гур-Арье, пожертвовав десять лет жизни для восстановления справедливости, сократил тем самым свою жизнь на тот же срок.

ДВЕ БАЛЛАДЫ О ПРАВЕДНОМ ГЕРЕ ВАЛЕНТИНЕ ПОТОЦКОМ

БАЛЛАДА О ВАЛЕНТИНЕ И БЕАТЕ

Не улыбкою Фортуны, легкомысленной девицы,

Граф Потоцкий увлечен был во французскую столицу.

Но премудрости науки в славном университете

Занимали Валентина больше всех чудес на свете.

Графа ждет его невеста под Варшавою в поместье.

Нет из Франции Беате ни посланий, ни известий.

Ах, Париж! Столица мира, средоточие соблазна…

Добродетель там греховна, совершенство —

безобразно.

Год проходит — и невеста в сердце пестует тревогу.

Год проходит — и невеста собирается в дорогу.

Ищет бедная Беата жениха в пределе дальнем,

По веселому Парижу бродит призраком печальным.

Не бывает граф Потоцкий на балах и на приемах.

Ни в театре, ни в соборе, ни в посольстве, ни в хоромах.

Ах, Париж! Столица мира, средоточие соблазна…

Добродетель там греховна, совершенство —

безобразно.

Слух прошел — о том ей молвил нищий на ее пороге:

Кто-то видел Валентина средь евреев в синагоге!

Вот у входа в храм еврейский чуть жива стоит Беата.

Видит свитки, покрывала; занавеска чуть примята,

Кто-то молча бьет поклоны… Непривычная картина.

Сердце дрогнуло — узнала тихий голос Валентина.

Ах, Париж! Столица мира, средоточие соблазна…

Добродетель здесь греховна, совершенство —

безобразно…

Ах, несчастная Беата! Горечь сердца не измеришь…

«Валентин, ужель отныне ты в любовь мою не веришь?»

На прямой вопрос невесты и жених ответил прямо:

«Ты любила Валентина — не еврея Авраама!

Я уеду из Парижа, прошлое навек развеяв,

Я уеду в старый Вильно, буду жить среди евреев.

Я хочу уйти от мира, средоточия соблазна,

Где греховна добродетель, совершенство —

безобразно!»

Донесли на Валентина: он не просто оступился —

Он костра достоин, ибо в иудея обратился!

Обещал ему епископ, что получит он прощенье,

Коль раскается публично в столь опасном заблужденье

И расстанется навеки с иудейским ветхим хламом.

Но ответил граф Потоцкий, ныне ставший Авраамом:

«Я хотел уйти от мира — средоточия соблазна,

Где греховна добродетель, совершенство —

безобразно».

Он от веры не отрекся ради жизни грешной, зыбкой

И молитву в час последний на костре вознес с улыбкой.

…И гуляла в старом Вильно то