Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

на войну. Он сильно тосковал, особенно в первое время. Потом тоска его притупилась, война её вытеснила. Но тоска эта не исчезла совсем, а свернулась где-то внутри него клубочком, как маленькая степная лисичка-корсак, и впала в спячку. Иногда она просыпалась и ворочалась в нём, причиняя боль.

Ну а как было не любить эти края? Какой здесь был вкусный, почти осязаемый на ощупь запах. Он мог прилетать и с высоких гор на противоположной стороне голубой чаши озера Иссык-Куль – и тогда пахло горным простором, белым холодом снежных вершин и разрежённым воздухом. Прилетал запах и с самого озера – и тогда воздух наполнялся ароматом солёных брызг и даже, как ему казалось, запахом камешков, лежащих на дне. Летел тёплый воздух и с предгорья, где уютно разместилась их деревня. Тогда все дома и всё вокруг насквозь пропитывалось духом трав, ярких и пёстрых цветов и луговой зелени. Всё вокруг дышало этой необъятной ширью и красотой.

Высоко вверх взлетали горы, переходящие снизу вверх от зелёных, поросших лесом склонов к светло– и тёмно-коричневым – гранитным и каменным – хребтам, а уже в самом верху – к белым заснеженным верхушкам.

Прозрачны и чисты были солоноватые воды синего озера. На большой глубине, далеко вниз, хорошо просматривалось колыхающееся, словно живое, дно, подсвеченное пронизывающими воду солнечными лучами.

Как любил Айбек с мальчишками его класса здесь купаться. После обжигающего жаром летнего солнца его обжигала прохладой вода Иссык-Куля. Может, поэтому и называлось их озеро «горячим»? Накупавшись, мальчишки падали на прожаренный солнцем песок, сгребая его в «подушку», и лежали на нём, согреваясь. Потом носились по берегу, пока песок не высыхал и не ссыпался с них.

Айбек всегда подолгу зачарованно смотрел на противоположный берег.

Бело-голубые верхушки гор на том берегу бывали видны во всём своём великолепии рано утром, когда не было ещё над пронзительно-синей поверхностью озера влажной дымки, а сами эти верхушки подсвечивались восходящим солнцем. Иногда вершины гор показывались и днём, но это случалось редко. А обычно они расплывались, подобно облачку на горизонте.

Ну а самих горизонтов на Иссык-Куле было целых два. Первый был в нескольких километрах от берега и приходился на край слабо волнующейся водной глади, уходящей за кривизну земли. Второй проходил через вершины гор, основания которых, как и противоположный берег, были на самом деле не видны. И казалось Айбеку, что горы вырастали и стремительно тянулись вверх прямо из голубой водной глади. И представлялось ему, что озеро, словно усталый путник, прилегло и покоится, отдыхая на вытянутых вперёд, подставленных ему горных ладонях.

До войны Айбек работал пастухом. Накануне нападения гитлеровцев ему как раз исполнилось восемнадцать лет. Поэтому 12 июля сорок первого пришла к ним повестка из райвоенкомата Чолпон-Аты. Семья не провожала его и не собирала в дорогу. Все были уверены, что немцев вот-вот разгромит наша Красная армия, которая уж никак не нуждается в помощи какого-то сельского пастуха.

Дед ему так и сказал:

– Всё это пустая формальность: придёшь в военкомат, всего лишь отметишься – и всё. Обратно домой вернёшься.

Только мама, прощаясь с ним, крепко прижалась к нему и никак не отпускала. Как непохожа она была в тот момент на себя! Его мама. Строгая и сдержанная учительница в его школе. Она была их классным руководителем. Ребята в классе завидовали ему. Они говорили, что ему легко учиться, ведь если твой учитель – твоя же собственная мама, то она всегда может тебе и подсказать, и помочь. И двойку своему сыну мама никогда не поставит. Устал Айбек объяснять ребятам, что это совсем не так, а наоборот. Очень трудно ему было учиться, а мама всегда была с ним строга и много требовала от него.

А когда он уезжал, мама долго смотрела на него каким-то затуманенным от слёз, стоявших в глазах, взглядом. Словно хотела получше его запомнить. Да ещё самая младшенькая сестрёнка, Жазгуль, цветочек их ненаглядный, всегда шумная, весёлая и озорная, тоже, как и мама, была на себя непохожа. Робко держала его за руку и постоянно очень тихо ему шептала:

– Айбюша, ну пожалуйста, не уезжай от нас…

И уверенный, что скоро вернётся домой, отправился Айбек в Чолпон-Ату попутным транспортом, прихватив с собой только рубль. Чтобы младшим сёстрам на обратной дороге гостинцев прикупить.

«Долгой оказалась моя дорога домой, – часто потом думал он. – Всё бегаю, воюю, уже больше года. А дорога никак и не думает в сторону дома поворачивать…»

В Чолпон-Ате на распредпункте он был определён в пехоту.

Здесь, в ставшей для него родной роте, он и обрёл своих братьев. Хотя к старшине относился больше как к отцу. Ну или как к старшему брату. Вся их разведгруппа стала ему второй семьёй. Их было восемь, теперь осталось пятеро. И за каждого Айбек был готов не задумываясь отдать жизнь.

Когда он увидел, что бегущий впереди Волга вдруг споткнулся после металлически прострекотавшей откуда-то справа автоматной очереди, он похолодел: «Иван ранен?»

Нет, похоже, его не задело. Но Иван внезапно остановился на месте, и Айбек, не колеблясь, сразу понял, что будет дальше. Он, как в замедленном кино, видел, что справа от них из-за развалин здания выбегали им наперерез несколько немецких автоматчиков. Иван их не видел. Двое из них, присев на одно колено, уже выцеливали Ивана. Айбек резко ускорился, как он всегда ускорялся на финишной прямой в школе, когда бегал свои любимые эстафеты. Главное было успеть добежать до Ивана и толкнуть его либо закрыть собой.

И Айбек успел.

Они падали вместе, но Айбек понял и был счастлив, что пули достались только ему. Он успел передать Ивану самую главную свою эстафету – эстафету жизни.

Значит, брат его будет жить.

26

Иван очнулся от резкой боли. В его памяти, как на негативе фотографии, всё начало постепенно проявляться. Бой, перебежки, ранение, подскочивший к нему Айбек.

Его обожгло: «Феликс! Он закрыл меня!»

Перед этим земля качнулась или вздрогнула у него под ногами. Что-то заставило его резко остановиться, он сам не мог понять что. И тут его догнал Феликс. Одновременно сухо и отрывисто застучала автоматная очередь. Она подтолкнула Айбека к нему. Иван успел подхватить его. Потом была яркая вспышка, а за ней – взрыв. Их сильно ударило сбоку, швырнуло и впечатало в землю. Наверное, это была граната. Ивану показалось, что падали они очень медленно. Прежде чем они коснулись земли, он успел увидеть, как гаснет жизнь во вспыхнувших радостью глазах Айбека.

Помимо плеча тупой болью отдавало в бок и в одеревеневшую пониже колена левую ногу.

«Неужели это так гранатой зацепило?» – подумал Иван и огляделся.

В отдалении слышался непрерывный гул. Гремели разрывы артиллерийских снарядов. До места, где оказался Иван, доносился разноголосый шум боёв, идущих в городе. Голова кружилась и раскалывалась от боли. Наверное, у него была лёгкая контузия.

Он лежал у стены какого-то полуразрушенного строения. Рядом были несколько раненых бойцов. Один непрерывно стонал и просил пить. Двое оставались неподвижны. Скорее всего, без сознания. Над одним из красноармейцев склонились мужчина с женщиной. У них выше локтя были повязаны широкие белые ленты с красным крестом. Они перевязывали бойца, а тот скрипел зубами. Скрипел так сильно, что Ивану было хорошо слышно. Мимо них по направлению к центру города проносилась техника, стремительно пробегали солдаты. В сторону Волги проезжали машины с красными крестами на бортах. Поддерживая друг друга, к переправам разрозненными группами шли раненые. Тяжелораненых санитары несли на носилках.

Иван был плотно обмотан бинтами вокруг туловища. Слева на боку сквозь повязку проступали кровяные разводы. Каким-то хитрым образом у него было перевязано, обмотано через подмышку левое плечо. Так же крепко была забинтована левая нога, снизу до колена. От икры расплывалось пятно, штанина до бедра была распорота.

Иван попытался подняться, но оттого, что сделал это резко, рывком, голова у него закружилась. В глазах потемнело. Он со стоном опустился на землю. Медсестра, перевязывавшая раненого, обернулась и сказала,