Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

– Осторожнее, Иван. А то этот тебя до смерти уболтает. Тут один такой до тебя на твоей койке лежал. Так вот – нет его уже с нами… Досрочно выписался. Не выдержал разговорчивости нашего Василия.

Это вызывало общий смех. Но Маркин, похоже, был незлобив и на такие подначки не обижался.

Медленно потянулось госпитальное время. День незаметно перетекал в ночь, и Ивану казалось, что само время в их палате дремлет под монотонный говорок Маркина. Далеко не все слова Василия были безобидными. Ивана часто коробило от отборного, хоть и беззлобного мата, обилия пошлых шуток и рассказов неугомонного соседа. Маркин любил в подробностях повествовать о своих многочисленных любовных победах «на гражданке». Он вслух фантазировал, как бы он приударил и что бы он сделал с «нашими медсестричками», если бы не «проклятое ранение в ноги».

– Ведь пока мне даже костылей не полагается, – опять по своей привычке вслух рассуждал он, – поэтому какой из меня сейчас любовничек? Но как только я хотя бы на костыли встану, все медсёстры молоденькие рано или поздно моими будут.

Иван в такие моменты просил Маркина заткнуться и мечтать не вслух, а тихо, про себя и желательно под одеялом.

Эта тема была единственной, когда Иван мог потерять терпение и резко осадить Маркина. И говорливый Василий ненадолго обиженно замолкал. Правда, его натура не выдерживала долгого безмолвия.

Как-то раз Иван, не в силах больше терпеть сквернословия Маркина, отчитал его за это при медсёстрах, потребовав «не выражаться больше в присутствии прекрасных дам!». Этим он сильно удивил не только Маркина, но и самих девушек. Но с тех пор все раненые бойцы в их палате стали разговаривать в присутствии медсестёр гораздо сдержаннее и вежливее.

Среди всего женского медперсонала их госпиталя у них в палате повышенное внимание со стороны Маркина, да и не только его, а практически всех раненых, уделялось двум девушкам. Красивой, высокой, стройной, необычайно женственной старшей медсестре Зине. И милой, совсем молоденькой, с почти не проходящим нежным румянцем на щеках санитарке Дашеньке.

Остальные медсёстры госпиталя по возрасту больше годились бойцам в матери и относились к ним так же, как к своим сыновьям. Поэтому к ним раненые испытывали исключительно уважение. А в отношении Зинаиды и Дарьи к уважению добавлялся ещё и жгучий интерес.

Когда к ним заходила своей мягкой походкой Зина, то сам воздух в палате начинал наполняться электричеством. Все разговоры обрывались практически на полуслове, как будто столкнувшись с невидимым препятствием. А если потом и продолжались, то сама нить беседы и смысл её неуловимо терялись. Половина палаты благоговейно замолкала, другая половина, наоборот, начинала безудержно острить, нарочито громко разговаривать, всячески пытаясь завладеть вниманием Зинаиды.

Да и невозможно было мужчинам не смотреть на неё, не любоваться и не восхищаться её гордой осанкой, приятным, тихим, но глубоким голосом. От этого голоса иных охватывало непонятное волнение. Он глубоко проникал к ним в душу и извлекал из неё что-то упрятанное там на самом дне, тоскливо-волнующее, томительное. И трудно раненым бойцам было оторвать от неё свой порой не совсем скромный взгляд, невольно стремящийся снова и снова охватить её всю. Всю её стройную, гибкую фигуру, чуть вздрагивающую при ходьбе высокую грудь, волнующие очертания бёдер и колен, проступающие через удивительно ладно сидевшую на ней медицинскую форму. И была во всём этом такая неукротимая и так остро проявляющаяся здесь, вдали от дома, тяжёлая и острая мужская тоска по женщине.

Окончательно поражали сердца бойцов, будто громом, задорная и открытая улыбка Зины, искрящие зеленью глаза и короткая тугая коса, озорно выглядывающая из-под косынки. Фамилия у Зинаиды была тоже очень ей под стать – Громова.

Зина, похоже, отлично знала, какое впечатление она производит на мужчин и какое имеет на них влияние. В её поведении, в уверенном обращении с бойцами, в том, как она могла в один миг, одним словом или взглядом навести в палате порядок, угомонить и успокоить самых неугомонных и беспокойных, угадывалось умение и желание пользоваться этим своим влиянием. В глазах многих раненых это только усиливало её притягательность.

Дашенька была совсем другой. Она была моложе Зины. Миниатюрная, хрупкая. На раненых всегда поглядывала с какой-то опаской. Была застенчива, всем улыбалась приветливо и робко. Говорила мало и тихо. Во всём этом было не меньше, а для некоторых даже и больше очарования, чем у Зины.

Иван, так же как и все в палате, любовался и Зиной, и Дашей. Но он так же искренне восхищался и другими медсёстрами, видя, как самоотверженно, просто и старательно они делают свою тяжёлую работу. Как ухаживают за ранеными, убирают за ними, заботятся о каждом и просто жалеют и утешают.

Было видно, что они понимают, как трудно взрослому сильному мужчине столкнуться так вот «в лоб» со своей бедой. Бедой было ранение, а то и увечье, физическая слабость. Для многих мужчин настоящей бедой была потеря самостоятельности. Особенно в таких ежедневных, очень деликатных и простых вопросах, с которыми он теперь, после ранения, не мог справляться без посторонней помощи.

И сестрички своим внутренним женским, а скорее, заложенным в каждой настоящей женщине материнским чутьём угадывали, как трудно приходится раненым. Женщины безропотно сносили и прощали раненым все их срывы и невольную грубость, когда у раненого мужчины недоставало сил держать в узде своё раздражение, отчаяние, боль и жалость к себе. А срывы эти случались у многих и постоянно.

Сложности были связаны не только с тяжёлым положением раненых бойцов. Иные, особенно такие, как Маркин, в присутствии красивых девушек начинали просто дуреть. Человека как подменяли. Появлялась развязность, пошлость в общении, а иногда и просто грубость. Иван как мог старался сдержать этот неприятный, совершенно, по его мнению, «не мужской», а какой-то «кобелиный» натиск. Он постоянно заступался за девушек, затыкая и урезонивая особо ретивых бойцов. Но если за Зину особенно и не надо было заступаться – она и сама никогда не лезла за словом в карман и умела с ходу крепко отшить грубияна, – то Даша была на это просто неспособна.

Какое-то время Маркин повадился дразнить Дашу. При этом, с оглядкой на Ивана, пытался делать это исподтишка. Обращаясь к ней, он начинал нараспев тянуть:

– Даш, а Даш! Ну дашь? Дашь карандаш? Дашь иль не дашь?

Даша при этом краснела, терялась, а Маркин начинал хохотать.

Пришлось Ивану отучить Василия и от этой привычки.

Но, несмотря ни на что, никто из медсестёр не появлялся в их палате с хмурым лицом либо в дурном настроении. Всегда у них находилось ласковое и нежное слово для каждого. Иван понимал, как непросто им это давалось.

Он сам помнил, как ему было тяжело, особенно в первые дни, в госпитале, когда на него каждую ночь накатывал сильный жар и он лежал в каком-то полубреду. Ему часто начинало казаться, что стены и потолок то начинали наползать на него со всех сторон и давить, то резко убегали куда-то за чёрный горизонт. И он лежал на нестерпимо открытом пространстве, на холодной вершине какой-то горы, с которой его вот-вот сдует порывом шквального ветра. И каждый раз он неизменно чувствовал прикосновение ласковых рук к своему лбу, к щекам. Эти мягкие руки меняли ему холодную повязку на голове. Он слышал тихий, успокаивающий женский шёпот. Шёпот Зины, возвращавший на место потолок и стены палаты и его, Ивана, с неведомой горы в постель. Как хорошо и спокойно становилось ему от этого тихого голоса Зины, от мягкого прикосновения её ласковых рук.

Иван не мог удержаться и тоже заглядывался на Зинаиду. Но чисто мужской интерес его объединялся с другим чувством. Чувством благодарности за её заботу о нём. К тому же на пути мужского интереса неизменным стопором вставали мысли и тревоги за Олю. Когда он думал об Ольге, его единственной и неповторимой женщине, вся красота и колдовское очарование Зинаиды меркли, уступая место другим, более глубоким чувствам.

Поэтому он внешне всегда держался с Зиной немного не так, как все остальные, а чуть отстранённо. Видимо, по прихотливой иронии это возымело обратный эффект. С какого-то момента Иван стал всё чаще и чаще замечать, что Зина начинает выделять его из всех бойцов в палате. В силу своей уверенности в себе она совсем не старалась скрывать свою симпатию.

Первым