Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

– Ну чего ты, пенёк сталинградский, лежишь бревно-бревном? Хоть бы улыбнулся девушке. Она вон видишь как вокруг тебя ходит, – завистливо шептал он Ивану.

Тот лишь отмахивался от него.

Зина, приходя к ним, могла дольше обычного задержаться около Ивана, разговаривая и расспрашивая его о разных вещах. Меняя ему повязку, она подолгу держала его руку, могла погладить его по плечу и нежно провести рукой по щеке. Ивану становилось неловко от этих знаков внимания, но он не мог найти в себе силы противиться или одёрнуть Зину. А один раз, не сдержавшись, неожиданно для себя сам крепко сжал и погладил ей руку. Она засмеялась и, наклонившись к нему, быстро поцеловала. Потом стремительно вышла из палаты.

Этот поцелуй обжёг его, как удар током. Он разволновался, увлекаемый воображением. Сердце застучало, немного начала кружиться голова. Но, правда, голова тогда у него кружилась часто: из-за воспалившихся ран его не оставляли в покое приступы головокружения и слабости. Он посчитал мысленно до пятидесяти пяти и дал себе команду успокоиться и не увлекаться.

– Ты так скоро совсем выздоровеешь, – хмыкнул пристально наблюдавший за Иваном с соседней койки Василий Маркин.

В госпиталь постоянно прибывали новые раненые. Они все были из сражающегося Сталинграда.

29

На прибывающих в госпиталь все тут же набрасывались с расспросами. Всех интересовала боевая обстановка в городе. Ежедневно все слушали и читали сводки Советского информбюро, но они были скупыми и немногословными. Было понятно, что другими они сейчас и не могли быть.

В сводках сообщалось о продолжающихся напряжённых боях на Сталинградском фронте. При этом как в утренних, так и в вечерних сообщениях сдержанно добавлялось, что «на других фронтах существенных изменений не произошло». Писали об отражении атак противника западнее, юго-западнее и северо-западнее Сталинграда.

В сводках сухо говорилось о «боях на окраинах Сталинграда», несмотря на то что бои давно уже шли в самом городе. Осторожно упоминалось, как на том или ином направлении «противник отдельными группами танков и автоматчиков вклинился в нашу оборону». Много писали об уничтожении гитлеровцев, проникших в расположение советских войск, о разгроме полков румынской пехоты, количестве сожжённых немецких танков, автомашин, подавлении артиллерийских и миномётных батарей противника и сбитых немецких самолётах.

Неизменно сообщалось, что «с целью поддержки обескровленных дивизий немцы подбрасывают новые и новые резервы, с которыми наши части ведут ожесточённые бои».

Изредка в сводках звучала информация об уличных боях, переходящих в рукопашные схватки, о постоянных контратаках наших частей, а также о том, что в ходе напряжённых боёв отдельные улицы и дома в городе по несколько раз переходят из рук в руки.

Трудно было Ивану слушать это. В такие моменты он сильно досадовал на своё вынужденное бездействие. Всеми мыслями, всей душой своей он был там – на горящих и дымящихся улицах родного города. Туда он стремился – в эту драку, к своим. И страстно желал как можно быстрее выписаться из госпиталя.

В одном из вечерних сообщений упоминалось об ударах, наносимых немецко-фашистским войскам кораблями Волжской военной флотилии. Сообщалось о том, как они истребляют батальоны немецких и румынских солдат, подбивают танки, подавляют артиллерийские и миномётные батареи противника. Ивана при этом охватывала неописуемая гордость за Александра Дудку. Он знал, что эти сообщения были и про Сашку, что тот лихо воюет на своём бронекатере. Его бронекатер выполнял боевые задачи: артиллерийско-пулемётным огнём уничтожал противника, обеспечивал снабжение наших войск на правом берегу, доставляя боеприпасы и продовольствие, а главное – эвакуировал на левый берег раненых. Ивану представлялось весёлое, азартное и злое лицо Сашки, лупящего из своих крупнокалиберных пулемётов по врагу. Он чувствовал, что Саня жив и дерётся отчаянно.

В сводках Советского информбюро каждый день подробно перечислялись количественные потери фашистов в живой силе, технике, но никогда ничего не сообщалось о наших потерях. Но все в палате представляли себе их ужасающий масштаб. О наших огромных потерях в боях за Сталинград становилось понятно из разговоров вновь прибывающих в госпиталь раненых.

В самые первые сентябрьские дни бои в городе были тяжелейшими, критическими в истории всей обороны Сталинграда. Враг, не считаясь ни с чем, бросил на город свои отборнейшие кадровые дивизии, танки, сотни самолётов. Сосредоточил огонь тысяч орудий. Немцы через развалины города рвались к Волге, в район переправ.

Все рассказы раненых, сбивчивые и обстоятельные, эмоциональные и сдержанные, подробные, последовательные и «перепрыгивающие» со дня на день в разной хронологии, сливались у Ивана в голове в одну большую картину тех жарких дней.

Иван жадно слушал, и ему представлялись улицы Сталинграда такими, какими он их помнил с детства. Родной город уже никогда не будет прежним, каким он сохранился в памяти людей, живших здесь.

Многие рассказывали неохотно. Давила тяжесть воспоминаний об этих жестоких боях. Защитники сражались с захватчиками всюду, где только появлялась первая возможность: в узких переулках и на широких сталинградских площадях, в огородах, садах, крутых оврагах, городских канавах. С фашистами дрались в домах, квартирах, подъездах, на этажах и в комнатах, среди остатков домашней обстановки, сломанной мебели, разбросанных вещей, цветов в горшках, стоящих на разбитых подоконниках, книгах, оставленных жильцами. Дрались на раскуроченных кухнях, засыпанных осколками битой посуды, и в полуразрушенных подвалах.

Два дня назад к ним в палату из соседнего отделения принесли обгоревшего и раненного в ноги бойца Евгения Мышкина. Весь первый день полностью забинтованный, короткий и полноватый Мышкин лежал молча, тяжело и удручённо вздыхал, кряхтел и ворочался на койке. Он напряжённо слушал, о чём говорят в палате, и почти ни с кем не разговаривал. На все расспросы Маркина и других раненых Евгений отвечал односложно и неохотно, пристально и неторопливо разглядывая каждого вопрошавшего через узкую прорезь на туго обмотанной бинтами голове.

На второй день, отоспавшись, отлежавшись и словно присмотревшись более внимательнее ко всем, кто был в палате, и привыкнув к ним, Евгений разговорился.

Он был родом из Куйбышева. Дома у него остались жена с двумя дочками. К началу Сталинградской битвы Мышкин в звании сержанта служил пулемётчиком сводного полка стрелковой дивизии. Ранило его на второй день боёв в Сталинграде, после того как его дивизией была предпринята неудачная попытка отбить захваченный немцами аэродромный посёлок и им пришлось отступать с боями вглубь города.

Иван с другими ранеными слушал Мышкина.

– Рванули мы туда ни свет ни заря, – медленно, совершенно спокойным, ровным и тихим голосом, с которым так не вязались его блестевшие на сплошь забинтованной голове глаза, начал рассказывать Евгений. – Ещё и четырёх утра не было. И, представляете, сунулись мы к фрицам без разведки, артподготовки, естественно, и с воздуха нас тоже никто не поддерживал.

– Эх, авиация наша. Так её раз-эдак, – понеслось сразу со всех сторон. – Где она вся летает? Фашистов в воздухе – что комаров на болоте, а наших – шиш да маленько! Вот и долбят нас сверху, как букашек каких.

Но на особо говорливых зашикали, а Мышкин продолжил уже гораздо быстрее, повышая свой немного дрожавший голос:

– А главное – наши соседи ни слева, ни справа тоже нам были не подмога. Ну, напоролись, конечно, на фрицев сразу. Комбата убили. Старшего политрука тоже очередью пулемётной пополам срезало, когда он в атаку наши залёгшие было цепи подымал. А фрицев там – тьма-тьмущая. Теснить нас начали. Командование наше из-под огня сбежало. Мы уже без них отступали, отстреливались. На следующий день и комполка, и комиссар были за это расстреляны.

Евгений, словно споткнувшись о последнее слово, замолчал, задумался. Потом, тряхнув головой, глухо откашлялся, оглядел всех слушавших его в палате, поворачивая забинтованную голову, и стал рассказывать дальше:

– Фашисты в город свиньёй вклинились, а мы, отойдя со своих позиций, в подвалах, за зданиями и на чердаках залегли, попрятались и поджидаем их. Заехали они во дворы, помню, нагло так, по-хозяйски. Из машин да с самоходок своих повыпрыгивали. Орут чего-то друг другу, гогочут, довольные все. Твари такие! По домам шарить пошли. Ворюги они и есть ворюги с большой дороги. Ну тут мы по ним со всех сторон и вдарили! Весь гонор и веселье их огнём стёрли с рож довольных. Как тараканы, кипятком ошпаренные, фрицы попадали и расползаться стали. Не ожидали засады, твари. Целую кучу мы их