Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

Слушавшие Евгения бойцы одобрительно загудели.

– Так и воевали потом, метр за метром. То мы их гоним, то они нас теснят. Последнее, что помню, – как прижал нас немец около пивзавода. Пулемётные очереди фашистские били как из водопада, без остановки. Много наших полегло. Я в землю вжался, лежу. ППШ над собой приподнял, дал очередь. Так мне сразу его расхреначило пулемётом и кисть зацепило. А тут ещё и мины в нас полетели. Мы тогда, кто остался ещё, оврагом отползать к первой переправе начали. А эти твари нашу же пушку брошенную развернули и по переправе из неё лупят. А в промежутках из громкоговорителей нам что-то орут. По-русски вроде даже. Ни черта не разобрать, слышно только «Вольга, буль-буль» да «швайне». Тут меня и накрыло, взрывной волной отбросило и осколками по ногам посекло. И всё – как выключило, даже боли не помню. Очухался, когда меня на левый берег санитары переправляли.

Мышкин горько усмехнулся и, посмотрев на свои руки, добавил:

– Это на переправе-то, кстати, у меня вся морда и руки обгорели. А не в бою совсем: мы под обстрел попали, наша баржа загорелась. Так горящая и шла через Волгу. Все кто куда, а я с другими тяжёлыми лежу. У кого ноги перебило, а кто в беспамятстве лежал. Огонь совсем рядом со мной. Какая-то деревяшка горящая прямо на меня свалилась. Огонь на меня и перекинулся. Я ору благим матом, пытаюсь на руках отползти, а сам горю весь. Спасибо сестричке, что с нами была. Оттащила меня к краю. Огонь сбила. Мне потом, через неделю, когда я здесь уже, в госпитале, был, наш старший сержант Кобяков Егор – он в соседней палате сейчас – рассказал, что ту самую нашу 76-миллиметровую пушку они к вечеру в рукопашной у немцев отбили. Дрались всем, что под руку попадалось: кусками арматуры, камнями и кирпичами. Потом эту пушку в сторону Госбанка, где фашисты засели, развернули и огнём все их пулемётные точки погасили. Это сильно помогло обеспечить плацдарм для высадки первых переправлявшихся на правый берег подразделений 13-й гвардейской стрелковой дивизии Родимцева.

При упоминании дивизии Родимцева все почтительно замолчали. Это имя и эта заслужившая себе славу дивизия были здесь многим знакомы.

Гвардейцы генерал-майора А. И. Родимцева, более десяти тысяч человек, переправлялись через Волгу ночами с 14 на 15 и с 15 на 16 сентября. Они сразу отбросили противника от района центральной переправы, очистили от фашистов многие улицы и кварталы. Тем самым не допустили разобщения фронта нашей армии в центре Сталинграда. Они вышли на железную дорогу, отбили вокзал. Но главное – совместно с частями 62-й армии овладели Мамаевым курганом, ставшим впоследствии местом самых тяжёлых и кровопролитных боёв во всей Сталинградской битве.

Обозначенный на фронтовых картах как высота 102, Мамаев курган имел важнейшее значение. С его вершины, где часто бывал Иван до войны, хорошо просматривались переправы, промышленные объекты, вокзал, речной порт. Также отсюда открывался вид на Волгу и обширные территории Заволжья. Как раз в Заволжье находился госпиталь Ивана, и здесь же располагались наши штабы и резервы. Враг до десяти и более раз в день атаковал Мамаев курган. Бывали дни, когда его вершина несколько раз переходила из рук в руки.

Именно где-то в районе северо-западного склона Мамаева кургана действовали сейчас части стрелковой дивизии Ивана.

«Как там наши? – напряжённо думал Иван о своих товарищах и всех бойцах-братьях разведгруппы. – Быстрей бы уж к ним».

В соседней палате лежал раненый боец-разведчик, сибиряк Максим Капитонов. Макс – так его все звали – был небольшого роста, совсем не богатырского телосложения, но и в его голосе, и в неторопливых движениях чувствовалась глубоко скрытая сила. Глядя в его слегка прищуренные, отдающие холодом глаза, Иван понимал, что не хотел бы оказаться на пути у этого тихого паренька.

Макс рассказывал:

– Нам в разведку по склону кургана в ночь надо было идти. А накануне в той стороне грохот стоял просто небывалый. Волнами по тридцать юнкерсов пикировали и наших бойцов в упор бомбами засыпали. К ночи всё стихло. Мы в разведку туда пошли. А там, веришь, на склонах ступить некуда от мёртвых тел. Трупы врагов, словно в какой-то адовой мясорубке, перемешаны с телами наших погибших ребят. И под ногами скользко от крови. Никогда я этого не забуду…

Максим замолчал от подкатившего к горлу кома, лицо его сделалось каменным. Крепкие кулаки, белея костяшками, с хрустом сжимались и разжимались, словно Максим разминал в них что-то неподатливое. Коротко вздохнув, он продолжил:

– А с утра нам задача: взять высоту – и ни шагу назад. Закрепиться и удерживать до подхода основных сил дивизии. Приказ есть приказ, всё ясно. Ну и у наших всех, понимаешь, руки просто чесались – гадов этих передушить хотелось. Артподготовка короткая была. Хорошо ещё, что «Катюши» наши по ним лупанули. Тоже, правда, недолго. Не так, как обычно немец перед своей атакой долбит. Но всё же – подмога. Полезли мы…

А немец нас из всех орудий поливать начал так, что мама не горюй! Из миномётов, артиллерии, пулемётов так и льёт, так и льёт. Да ещё с воздуха его эти мрази поддерживают, пикирующие, мать их раз-мать, бомбардировщики. Голову поднять страшно, а идти вперёд надо.

Под этим свинцовым ливнем мы одним броском полотно железной дороги у подножия перемахнули. И всё вверх прём. Двигались небольшими группами. В удобных местах закрепляли пулемёты и прижимали немецкую пехоту. А сами рвём и рвём на вершину бугра. Чем ближе к вершине, тем плотнее немецкий огонь. Пулемёты их на флангах житья не давали. Народу покосили столько, что и не рассказать. И всё не унимаются. Как будто патронов у них бесконечные запасы.

Командира роты пулемётной очередью убило. Мы все залегли. Некоторые, смотрю, чуть назад попятились. А эта тварь как строчила, так и строчит. Тут кто-то из наших этому немецкому пулемётчику пулю прямо в лоб, под каску, всадил. Тот дёрнулся, на дно окопа рухнул. А второй их номер только попытался пулемёт с бруствера снять, так в него сразу несколько наших пуль угодило. Он и свалился рядом с первым. Тут комбат наш поднялся – и с криком «В атаку!» вверх. Мы все за ним рванули. Никогда я так быстро в горку не бегал.

Тут Макс недобро покосился на свою перебинтованную ногу. Досадливое выражение чуть скользнуло по его неподвижному, словно высеченному из мрамора, бледному лицу. Какое-то время он сидел молча, облокотившись на спинку своей койки, и смотрел не мигая в одну точку. Немного погодя зло продолжил:

– Ну а на самой высоте нас уже, итическая сила, не остановить было. Каждый знал, что назад пути нет. Творилось там, Иван, невообразимое! Мы фашистов резали и стреляли в упор. Ножами, штыками и касками их лупили. Отошли в итоге немцы, не выдержали нашего штыкового удара. Высота опять в наших руках оказалась.

На вершине мы стали быстро зарываться в землю. Копали на два метра и глубже. Спешно укрывали пулемёты. А нас сверху немец бомбил да артиллерия с миномётными батареями обстреливали. Кого в охранение выставляли – никто не оставался в живых. Бойцы, не ожидая команды, отбивали атаки. Сами бросались в рукопашные схватки, гибли, а высоты не сдавали.

Никто о себе не думал и спастись, выжить не пытался там, на кургане. Каждый боец истинным героем был. Очень жарко, Ваня, там было. И сейчас там так. Сразу за нами и соседняя, девятая, рота нашего батальона заняла правый водонапорный бак, готовясь к круговой обороне. Рота… Одно название. Из всей роты, из почти ста двадцати бойцов, в строю только восемнадцать осталось.

Тут Максим умолк. И Иван увидел, что в холодных прищуренных глазах его дрожат слёзы.

Из других рассказов раненых Иван знал, что не менее жестокие бои развернулись и за другую господствующую высоту – 145,5. Сталинградцы называли её Лысой горой.

Эта гора, лишённая растительности, покрытая песком, – одна из наиболее высоких точек Сталинграда, открывающая панораму южной части города. В эти сентябрьские дни в тех районах города сражались войска 64-й армии. Перед ними стояла чрезвычайно важная