Российский колокол № 2 (51) 2025 - Литературно-художественный журнал

А в Сталинград для обороны направлялись всё новые и новые силы. 19 сентября для усиления войск 62-й армии на правый берег Волги была переправлена 95-я стрелковая дивизия под командованием полковника В. А. Горишного. В ночь на 23 сентября на помощь 13-й гвардейской дивизии переправилась на правый берег часть 284-й стрелковой дивизии полковника Н. Ф. Батюка, которая с ходу, отбрасывая и уничтожая врага, продвинулась вперёд в направлении завода «Метиз» и юго-восточных склонов Мамаева кургана. В ночь на 28 сентября в город переправились два полка 193-й стрелковой дивизии генерал-майора Ф. Н. Смехотворова, которые сразу вступили в бой на западной окраине посёлка Красный Октябрь.

Тогда, 28 сентября сорок второго, приказом Ставки Верховного главнокомандования в районе Сталинграда были образованы два самостоятельных фронта: из состава Сталинградского фронта – Донской под командованием генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского, с включением в него 63, 21, 4-й танковой, 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий; и из состава Юго-Восточного фронта был образован Сталинградский под командованием генерал-полковника А. И. Ерёменко, с включением в него 62, 64, 57, 51 и 28-й армий.

Бои велись непрерывно. Сталинград продолжал оставаться непреодолимой преградой для вермахта.

Особая гордость в те дни переполняла Ивана оттого, что огромную помощь нашим войскам оказывали жители города. Те, кто не эвакуировался и продолжал работать на предприятиях Сталинграда.

В госпитале все хорошо знали, что тракторозаводцы продолжали давать фронту танки, тягачи и военную продукцию. И всё это, несмотря на то что им приходилось работать практически под огнём. Всё чаще экипажи танков комплектовались теми, кто их восстанавливал. А танки вступали в бой уже за заводскими воротами.

В одной палате с Максом Капитоновым лежал раненый танкист Александр Киреенко. Он был небольшого роста, жилистый и крепкий, на голове – остриженная под горшок копна жёстких соломенных волос. Киреенко поступил в госпиталь в двадцатых числах сентября.

До войны Александр работал трактористом в своей родной деревне под Гомелем. В армию его призвали в начале июля 1941 года и сразу как тракториста определили в танкисты.

Потом его отправили в танковую школу под Воронежем, где он два месяца переучивался на механика-водителя танка. И Гомель, и деревушку его, где остались родители с младшим братишкой, к тому времени заняли фашисты. Поэтому из танковой школы своей рвался Александр скорее на фронт – родную землю освобождать. Но воевать ему пришлось в донских и приволжских степях.

Александру довелось управлять разными машинами, даже английскими, но самой любимой стала наша «тридцатьчетвёрка». Не по комфорту и удобству, а по самому главному для него критерию – шансам у экипажа выжить. У нашего Т–34 они были гораздо выше.

Потом были тяжёлые танковые сражения при обороне Воронежа. После Воронежа в составе 5-й танковой армии отступали к Сталинграду.

– Отступая так, дошли до самых стен Сталинградского тракторного завода, – с горечью говорил Александр Ивану, когда узнал, что тот родом из Сталинграда. – Каких-то триста метров до Волги оставалось…

В беседе с Иваном танкист признался, что ему было стыдно перед рабочими Сталинградского тракторного завода:

– Они там, ей-богу, все как есть до одного – герои! Ты только представь себе: небо от немецких самолётов аж чёрное. Вокруг пламя, дым коромыслом, взрывы, копоть. Крики и стоны повсюду. Такая, браток, неразбериха форменная, что себя не помнишь. Наши танкисты все по укрытиям попрятались. Один с перепугу под танк залез. Лежит там и не отсвечивает. А рабочие у станков стоят и своё дело делают. Железной выдержки люди! Будто бомбёжка их не касается. И отвлекаться им на всякие там бомбы, на них летящие, недосуг просто. Я сам видел: одного осколком зацепило, он упал. Его санитары быстренько так унесли. И пяти минут не прошло, как на его место другой встал. Да эти люди просто из стали сделаны! И это у них на глазах отступать? Да я лучше сразу в Волге утоплюсь или пулю в лоб себе пущу.

Танк Александра Киреенко подбили во время встречного боя в Сталинграде. От детонации взорвались остатки боекомплекта. Весь экипаж погиб, а он, получив контузию, попытался вылезти через передний мехводовский люк. Сам он об этом так рассказывал:

– До половины вылез из танка и сознание потерял. Так и повис я на горящем танке: по пояс снаружи, а ноги внутри танка потихоньку горят. Ну чисто, как грешник в аду, на сковородке поджариваюсь. Но я этого уже не чувствовал. Спасибо братишкам-пехотинцам, что мимо танка пробегали, меня заметили и вытащили. Ноги горящие потушили, замотали и в медсанбат доставили. А так бы и сгорел весь и не заметил…

30

Время шло, началась последняя неделя сентября. Слушая раненых, Иван решил, что если в ближайшее время его не выпишут из госпиталя, то он сбежит. Состояние его значительно улучшилось. Раны в основном затянулись. Беспокоила только воспалившаяся рана в боку. Из-за неё Иван всё ещё чувствовал слабость, иногда кружилась голова, и всё это сильно затягивало полное восстановление. Это не давало покоя и злило Ивана. А врач, тот, который молодой, постоянно ему твердил:

– Для успешного лечения раненому требуется именно покой.

Этот молодой врач сам был не очень-то спокойным.

Ивану он не нравился. В отличие от вызывающего неизменное уважение пожилого рассудительного врача. Молодой врач, похоже, испытывал к Ивану ответные неприязненные чувства.

Наверное, молодой врач ревновал его к Зинаиде. Как-то, войдя к ним в палату, тот заметил, что Зина уж очень долго не отходила от кровати Ивана и, разговаривая с ним, взяла его за руку. С окаменевшим и покрасневшим лицом доктор, делая позже Ивану перевязку, с силой рванул на нём повязку. Дёрнул, несмотря на засохшие, пропитанные кровью и намертво приклеившиеся к коже бинты. Иван еле удержался, чтобы не закричать от резкой боли и не выругаться. Очень захотелось от души приложить этого доктора, но Иван сдержался и промолчал. Даже Маркин заметил это и понимающе хмыкнул, подмигнув Ивану.

А тот, стараясь успокоиться, думал: «Всё-таки как врач он хороший. И работает много, и себя не жалеет. А этот поступок просто выдаёт его незрелость – как мужчины и как человека».

«Раненому требуется покой. Покой, – повторял про себя Иван, кривя губы в презрительной усмешке. – Ну какое дурное и непонятное сейчас слово – покой! Как неуместно и ненужно звучит оно теперь».

Ничто не располагало к покою. Заживающее тело ныло, зудела кожа, а голова пылала в беспокойном пожаре мыслей и тревог.

«Сколько я уже тут? – сокрушался Иван. – Без малого почти две недели. А кажется, что целая вечность прошла. Сколько всего я тут успел вспомнить, услышать и передумать на своей больничной койке…»

В самом госпитале обстановка оставалась неспокойной. Каждый день выписывались поправившиеся бойцы и прибывали новые раненые. В их просторной, заставленной рядами коек палате Иван относился уже к «старичкам». Из поступивших сюда раньше него оставались лишь пятеро, включая Маркина. Все остальные поступили сюда либо одновременно с Иваном, либо позже.

Маркин поправлялся медленно. Похоже, что он и не особо спешил. В последнее время Василий часто бывал не в духе. Его весёлая говорливость сменялась слабо скрываемой раздражительностью. Как-то в один из таких моментов Маркин начал ему выговаривать:

– Вот смотрю я на вас, товарищ младший сержант, и удивляюсь.

Маркин всегда обращался к нему не по имени, а на «вы» и «товарищ младший сержант», когда злился.

– Всё у вас «не так» и «не эдак». Не как у людей всё: при бабах, понимаешь, не моги матюгаться! Это ж как, извиняюсь, солдату можно при бабах-то не матюгаться? А? Сам-то на баб и не смотрит. Они ему чуть ли не на шею вешаются. А он вроде и не при делах. Взять хоть Зинку нашу. Она ему знаки всякие подаёт, а он и от неё нос воротит! Всё вздыхает только. Бездушная ты и есть скотина после этого. Если не сказать покрепче. А курить?! Курить – и то не курит. Это где такое видано-то, чтоб боец от курева отказался! Непорядок полный с тобой. А может, вы ещё до кучи и в Бога веруете? А? Товарищ младший сержант?

На последнем вопросе Маркин повысил голос, делая особое ударение на слове «младший».

От неожиданности