Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

Другой документ может быть более трудным для понимания. Речь идет о капитуляциях, которые были предоставлены Франции в 1536 году и которые, исходя из существующих копий, вероятно, были надлежащим договором, составленным между двумя государствами, которые поставили себя на один уровень. В этом случае можно заметить, что оригинал акта не мог быть найден сегодня и не может быть найден и в 1569 году, когда королю Карлу IX был предоставлен новый документ в форме берата, но по образцу статей, обычно предоставленных венецианцам.

Историки долгое время отстаивали обоснованность этих капитуляций до такой степени, что история международного права, забывая о других соглашениях, которые старше чем столетия, часто рассматривала их как первые капитуляции, предоставленные европейскому государству Портoй. Самая последняя историография предпочитает полагать, что это был просто проект, разыскиваемый великим визирем Ибрагимом-пашой, который должен был быть вскоре казнен, потому, что он стал слишком могущественным и нетерпимым к суверенной власти.

Кануни Сулейман – государь, который более, чем кто-либо другой, оставил следы дальновидности, самоуверенности и силы в истории Империи, – приказал его казнить: этот государь, победивший Габсбургов в Мохаче, вряд ли унизился бы, подписав документ, в котором он фигурирует на одном уровне с Франциском I, «королем французской провинции», потерпевшим поражение от войск Габсбургов в Павии[917].

Что касается третьего документа, а именно соглашения 1581 года с Испанией, было замечено, что он представлен в форме temessük (квитанции), подтверждающей то, что было установлено между вторым визирем Сиявуш-пашой и испанским послом Джованни Мариглиани, т. e. сохранение мира между двумя странами на земле и на море в течение трех лет. Как показал Дариуш Колодзейчик для следующего периода, османская практика могла предусматривать обмен предварительными квитанциями между официальными представителями двух государств, которые должны были подтверждаться посредством имени.

В этом наблюдении можно найти объяснение дипломатических особенностей османско-французского документа 1536 года. До сих пор важность temessük (кадастровая квитанция) при составлении международных соглашений не привлекала того внимания, которого он заслуживает; вместо этого полезно понять развитие мирных соглашений между Европой и Османской империей и поместить хорошо известные международные документы, такие как «Мир Зитваторок» или «Карловицкий договор», в их реальном измерении; вопреки тому, что часто говорилось, они представляют собой не обновление дипломатической практики, а, скорее, приведение в исполнение того, что уже применялось.

Temessük которые были очень гибкими и, если их использовали с другими европейскими государствами, легко поддавались влиянию западной терминологии и дипломатии, сыграли важную роль в делимитации границ, как будет показано ниже. Теперь мы можем перейти к заявлению, с которого мы начали это выступление. Независимо от того, это разделяло ли другое государство границу с Османской империей, повлияло на то, какое соглашение султан заключил с христианским правителем. Документ, полученный в результате перемирия, использовался для жителей соседних областей, тогда как привилегия или общая мера безопасности, которая могла защитить людей и товары, могла быть предоставлена тем, кто жил в отдаленных странах.

Общество фронтира

Прежде чем рассматривать османскую границу, мы должны преодолеть привычные стереотипы пограничного общества. Обычно это мужская среда, где женщин мало, а детей нет; условия жизни жестокие; убийства и отвратительные преступления совершаются во имя религии (или выгоды, или необходимости присвоить чужое пространство).

Однако к этой категории мужчин принадлежат также героические и свирепо романтические персонажи: вдохновленные идеальным побуждением, они сражаются против врага – враждебной природы или народа, отличающегося по религии, культуре и происхождению. Общество и люди в любом случае являются варварами, в основном по сравнению с жизнью, которую ведут в самых отдаленных и центральных районах государства.

Другой не нуждается в понимании и не должен быть понят, а должен быть уничтожен только политически и, если возможно, физически. Подобные идеи можно найти не только в историографии, но также в хрониках или современных литературных произведениях или произведениях, появившихся несколько позже рассказанных событий, если автор писал в основном для поддержки определенной идеологии или для создания основополагающего мифа, который должен был быть политически используемый.

Таким образом, мы должны уделять больше внимания источникам, чем обычно, в основном если мы используем документы, написанные для широкой публики, а не документы, составленные по практическим или административным причинам. Что касается первых османов, мы должны довольствоваться немногими доступными свидетельствами, в основном хрониками, и попытаться понять их реальное измерение, лишив их идеологии, чтобы найти только их истинные элементы.

Ревизионизм тезиса Виттека привел также к повторному изучению древних хроник, то есть к так называемым анонимным хроникам Ашикпашазаде и Уруча, а также к реконструкции политической идеологии среды, которая их породила, и к представлению их источников, а именно таквим (анналы), менакибимена (полулегендарные сказки), газават-имена (героические подвиги, главным образом в приграничных районах), которые отсутствуют сегодня[918].

Если в первый период османской истории почти исключительно cуществуют литературные произведения, для следующего (начиная с захвата Константинополя) документов, которые позволяют взглянуть на дела османов с разных сторон, становится все больше.

Следовательно, легче заметить, что существовали не только противостоящие сущности, но и контакты и встречи, и что добро и право не были прерогативой какой-то одной части, но все смешалось и пересеклось. Ярким примером этого пограничного общества может быть так называемое «кровное братство» (побратимство), которое было создано с помощью надлежащего обряда и существовало на Балканах по крайней мере с XVII века.

Подобные обычаи укрепляют идею общества, в котором идеалы джихада уступают место различным стилям жизни. Об этом с удивлением говорил и великий путешественник Эвлия Челеби, который был свидетелем подобного эпизода в 1660 году. Он рассказал историю гази, который участвовал в перестрелке с войсками близкой Венецианской республики и был обнаружен при укрытии христианина.

Когда пришло время убить пленников, которые были захвачены, османский воин простерся ниц перед пашoй, прося пощадить своего врага: «Милости просим, великий визирь! Я поклялся в братстве с этим пленником на поле боя; мы дали друг другу клятву нашей веры. Если вы убьете его, он отправится в рай с моей верой, и это будет оскорблением для меня, несчастного; и если я умру, вера этого пленника, с которым я поклялся в братстве, останется со мной, и мы оба отправимся в ад, так что я снова проиграю»[919].

Паше сказали, что христианин и мусульманин посредством церемонии кровного братства, скрепленной формулой «ваша вера моя, и моя вера также ваша», взяли на себя обязательство спасти другого, если тот окажется в плену, потому что в противном случае ад, обещанный их религией, будет ждать их.