Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи - Нурлан Аманович Наматов

Паша, хотя и был поражен, решил освободить их обоих. Как объясняет Венди Брейсуэлл, побратимство было формой ложных отношений, распространенных среди славян юга и все еще известной и практиковавшейся в XX веке; это был способ создать новые связи и семейные обязательства.

Это часто практиковалось между людьми, принадлежащими к аналогичным группам, например между двумя православными, или двумя католиками, или двумя женщинами, или двумя мужчинами (в этом случае, но очень редко, эти отношения подразумевали также гомосексуальные отношения). В случае двух католиков эти отношения могут также совершаться перед священником и становиться более торжественными с помощью мессы до такой степени, что архиепископский синод Задара и Сплита запрещает такие обряды.

Эпические песни приграничных территорий у славян, жителей Венето, имперцев и турок часто рассказывают о примерах кровного братства и связаннoгo с ним героизмa. Таким образом, побратимство является важным фактором сосуществования на Балканах и свидетельствует о том, что этот мир не только испытал раскол между различными религиями, культурами и империями, но также мог найти элементы объединения и общие интересы. Если, с одной стороны, религия и политика разделяли элементы в этом обществе, с другой стороны, разделяя общие ценности, такие как героизм, честь и мужественность, народы, живущие вдоль балканской границы, сближались[920].

Однако приграничное общество не обладало идиллической обстановкой; беспорядок, анархия и грабежи были отмечены в этой области, вместе с хижинами, голодом и эпидемиями, в то время как люди с трудом утоляли свой голод и прибегали к любым средствам для выживания, как утверждает Весна Миович-Перич, описывая несколько ужасных преступлений, совершенных за пределами штата Рагуза (Дубровник) во время Морейской войны (1686–1699)[921].

Море как рубеж

В 1377 году великий тунисский историк Ибн Халдун писал в своей книге «Мукаддима», что во времена византийцев, франков и готов мусульмане контролировали большую часть Средиземного моря, и ни один христианский флот не мог туда плавать[922]. По мнению бельгийского историка Анри Пиренна, который также писал: «С исламом новый мир был основан на тех берегах Средиземного моря, которые прежде знали синкретизм римской цивилизации.

Был сделан полный перерыв, который должен был продолжаться даже в наши дни. Отныне на берегах Маре Нострум существовали две разные и враждебные цивилизации. И хотя в наши дни европеец покорил азиата, он не ассимилировал его. Море, которое до сих пор было центром христианства, стало его границей. Средиземноморское единство было разрушено»[923].

В очень обсуждаемом тезисе Анри Пиреннa основное внимание уделялось идее о том, что вторжения варваров не нарушили единство Средиземноморья, которое было раз и навсегда нарушено приходом другой веры и другой культуры, то есть ислама; с тех пор торговля окончательно прекратилась, и, как следствие, на Западе произошел спад, в то время как мусульмане стали абсолютными хозяевами Средиземного моря в IX и X веках, как заметил Ибн Халдун.

Многих историков побудили отвергнуть эту теорию по разным причинам: Допш, Лопес, Эренкройц, среди прочих, утверждали, что рецессия каролингского периода имела множество причин, что христианство и ислам никогда не были двумя жестко противоположными мирами и что торговля не прекращалась так резко даже несмотря на то, – как утверждал Элихау Аштор, пытаясь выступить посредником, – что с VII по IX века в морской торговле был серьезный кризис.

В своем предисловии к недавнему переизданию знаменитой работы Анри Пиренна Овидио Капитани утверждает, что историографические дебаты закончились без проигравших и победителей, хотя эта книга все еще в некоторой степени стимулирует: использование других дисциплин, таких как археология, позволило выявить ключевую роль арабов и мусульман в средиземноморской торговле, распространение которой было скорее продуктом, чем причиной западного экономического кризиса[924].

Не вступая снова в эту дискуссию, мы все же можем использовать слова Пиреннa как побуждение вникнуть в проблему, представленную бурными отношениями, существовавшими между мусульманами и морем, а именно предметом, который был основной областью исследований для нескольких историков в последние несколько лет, например от Боно до Бонаффи-ни, от Пикарда до Халили и Планхола среди других[925]. Поэтому новая цивилизация, выходившая на побережье Средиземного моря, рассматривала море как новую границу, вдоль которой они могли продвигаться, но многие считали, что это была сущность, которая враждебно настроена к ним.

Одна из самых первых легенд ислама гласит, что халиф Атман (644–656) позволил бы Муавии отправиться на Кипр только в том случае, если бы экспедиция была полностью безопасной и если бы его жена пошла с ним, чтобы доказать это; затем Муавия отправился в плавание не только со своей женой, но и со своей сестрой, организовав таким образом первую мусульманскую морскую экспедицию[926].

Арабы очень быстро перешли от песков пустыни и верблюдов к волнам и кораблям: в 636 году было три экспедиции против Индии; Александрия стала мусульманской в 645 году; экспедиция на Кипр была в 648–649 гг. Таким образом, новые завоеватели немедленно столкнулись с двумя разными взглядами на море, и их положение унаследовали османы.

С одной стороны, было Средиземное море, где набеги чередовались с войнами, пиратами и каперами с воинами и армиями суверенных государств; с другой стороны, был Индийский океан, особенно Персидский залив, воды которого характеризовались процветающей торговлей, которой постоянно мешало пиратство, которое было эндемичным и продолжалось более тысячи лет. Эпизодов настоящей войны было меньше, чем в Средиземном море. Например, в начале европейской экспансии в этих морях португальцы, учитывая их техническое превосходство, взяли верх над военным кораблем, посланным мамлюками. Только после британской интервенции, завоевания Адена в 1839 году и соглашений 1853 года «пиратский берег» (так назывался южный район от Рамса до Дубая), наконец, стал «берегом перемирия» (ṣulh)[927].

В своей классической работе о временах Филиппа II Фернан Бродель рассматривает пиратство как дополнительную форму великой войны на море[928].

Исследуя Средиземное море XVI века, он отмечает, что после больших столкновений флотов, экспедиционных сил и больших осад, закончившихся в 1574 году, эта деятельность сменила гораздо более серьезные конфликты.

Вероятно, это происходило время от времени и в предыдущие века. В историческом развитии мусульманского флота происходило непрерывное чередование моментов, когда действовали государственные флоты, и моментов, когда действовали преимущественно пиратские корабли. Быстрый экскурс на протяжении веков[929], каким бы неточным и поверхностным он ни был, показывает, что существовали как династии или правители, заинтересованные в морских операциях, так и государственные образования, полностью приверженные пиратству.

Большинство династий и мусульманских правителей, однако, презирали и смотрели свысока на морские действия, считая их недостойными настоящих воинов, даже несмотря на то, что морская граница не сильно отличалась от сухопутной