Воля Неба и судьба человека. Труды и переводы - Лариса Евгеньевна Померанцева

на практике: многие письма представляли собой, по существу, политические, философские, поэтические трактаты, были публицистическими выступлениями, т. е. разделяли с риторикой ее темы. При этом, однако, они всегда сохраняли видимость дружеского послания.

Таким образом, китайские поэтики фиксируют лирическую основу этого литературного жанра, а античные грамматики, уподобляя письмо диалогу, более акцентируют его положительное содержание. Одновременно с этим бережливое отношение китайской литературной традиции к письму указывает и на его достаточную открытость, и на значимость его содержания.

Среди немногих дошедших до нас от древности писем привлекает внимание письмо Сыма Цяня к Жэнь Аню, ханьскому сановнику, находящемуся в тюрьме в ожидании казни. Еще до заключения в тюрьму Жэнь Ань обратился к Сыма Цяню с письмом, в котором, как видно из ответа Сыма Цяня, укорял последнего в недостаточном внимании к талантам достойных людей и равнодушии к их продвижению по службе. Упрек Жэнь Аня больно задел Сыма Цяня, не так давно подвергнувшегося самой позорной в Китае казни – оскоплению, разом низвергнувшей его из среды высших в толпу всеми презираемых евнухов. Сыма Цянь пишет в заключение своего письма: «А вы, Шаоцин (вежливое обращение к младшему по чину.– Л.П.), теперь рекомендуете мне выдвигать достойнейших людей и представлять ученых ко двору. Не ведая, попали вы мне в самое сердце»[703]. Все, что недавно пришлось выстрадать и передумать Сыма Цяню, все поднялось в нем с новой силой и вылилось в письмо. Сыма Цянь боится, что не будет другого повода поведать друзьям[704]8 о своих чувствах, и пользуется случаем сделать это в ответе Жэнь Аню. Письмо Сыма Цяня производит впечатление импульсивного искреннего и непосредственного излияния. Отсюда иллюзия его беспорядочности и структурной аморфности. Однако на самом деле оно имеет очень четкое строение.

Письмо делится на вступление, основную часть и концовку.

Начинается оно с обычной формулы обращения: «Великий историк судеб, граф-астролог Сыма Цянь, ходящий у вас в конюхах и погонщиках, бьет вам поклон за поклоном и так говорит…» Затем идет информация о получении им письма: «не так давно изволили меня пожаловать письмом», – и тут же пересказ того места письма Жэнь Аня, которое и вызвало ответ Сыма Цяня: «изволили мне наказать… считать своим долгом и делом всегда продвиженье достойных людей, представленье ученых двору». Вступление содержит также не менее традиционное для письма извинение за нескорый ответ и объяснение причин задержки ответа – своим отсутствием в городе, тем, что сопровождал императора в поездке, а также занятостью многими делами. Теперь Сыма Цянь решил поторопиться с ответом, поскольку вновь уезжает с императором и может статься, что больше не увидит Жэнь Аня, и тот унесет на него обиду в могилу. Подробности вполне частного порядка создают интимную интонацию беседы, которая на протяжении всего письма поддерживается неоднократными обращениями к адресату.

Эта часть завершается повторным извинением за длительное молчание.

Концовка письма как бы возвращает нас к началу, дословно повторяя некоторые строки (что можно было заметить по уже цитированным фрагментам). Заключительные слова извинения за неловкость выражений и несовершенство стиля также характерны для письма.

Таким образом, начало и конец письма оформлены по всем правилам эпистолярного жанра.

Основная часть построена на двух темах, внутренне тесно между собой связанных: теме позора и теме «благородного мужа» (цзюньцзы). Первая тема – лирическая, и особенно сильно звучит она в регулярно повторяющемся рефрене, часто поддержанном риторическими восклицаниями и вопросами типа: «О, стон!», «О, горе мне!», «О, что еще сказать!». Собственно, строгого повтора нет. Ощущение рефрена создается смысловой близостью (то большей, то меньшей) и яркой эмоциональной окрашенностью этих частей текста. Вначале рефрен выражает глубокий пессимизм: «…и даже если б я был нравственно велик, как Ю иль И, я все-таки в конце концов не мог бы стать прославленным в людях, а только и всего, что быть посмешищем, себя пятнать – и все»[705]. В конце же основной части настроение меняется. В рефрене слышится то же страдание, но и решимость: «…я плачу свой долг за прежний срам, и если бы даже я десятки тысяч раз бывал казнен, я разве стал бы каяться, жалеть?»[706]. Такой поворот в настроении не является неожиданным в письме, поскольку он подготовлен одновременным решением второй темы.

Сразу же за вступлением задается оппозиция: «благородный муж» как некий образец с традиционным (идущим от Конфуция) набором добродетелей (которые тут же перечислены) и Сыма Цянь – презренный евнух после казни и не преуспевший в обязательных доблестях чиновник до казни. Оппозиция сохраняется и далее. Сыма Цянь продолжает свой нравственный поединок со средой, которую он многократно характеризует словом су (русское – «толпа»), признавая отсутствие у себя то одной, то другой из добродетелей «благородного мужа». «Я, ваш покорнейший слуга, я смолоду был необуздан нравом. Когда же вырос я, то также я не знал похвальных отзывов моих односельчан»[707]. По глупости, утверждает Сыма Цянь, вступился он за Ли Лина[708]. Что из того, что этот полководец – «муж удивительный», «что в нем есть дух и государственный на редкость ум», а его неравный бой с гуннами «является подвигом тоже, который заслужит быть явленным миру всему»? Важнее было быть умнее и поберечься: «А я, признаться, сам тогда не соразмерил своей ничтожной и никчемной простоты;…хотел проявить свою искренность, ту, что была. Наивная, глупая мысль!»[709]. Таким же точно образом Сыма Цянь признает себя неспособным соответствовать всем добродетелям «благородного мужа»: ума не достало, чтобы сберечь свое тело; желание помочь ближнему обернулось глупостью; первейшим долгом человека является долг перед родителями, а он их опозорил; следовало умереть, но не допустить свершения над собой позорного насилия – на это не хватило мужества; слава – бесславны его поступки.

Тема «благородного мужа» кажется исчерпанной. Сыма Цянь делает вывод, что он сам виноват в своем позоре: «Скажу: до этого меня лишь довело все то, что в жизни сам я посадил и сам же вырастил себе»[710]. Но тут возникает вопрос: может ли быть позор или слава мерилом истинных достоинств? Сыма Цянь поднимает из прошлого ряд никем не оспариваемых героев, образцов добродетели – Вэньван, Конфуций, Цзо Цюмин, Цюй Юань и др. И что же? Все они в свое время претерпели не меньший позор, жили в нем, и никто из них не покончил с собой – потому ли, что они были трусами? А что до славы, то их имена живут до сих пор среди потомков, потому что славны они мудростью, завещанной потомкам