Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

вокальную манеру, которую ни с кем не перепутаешь. Подобно Летову много работают с политической символикой и ее амбивалентностью, а с публикой говорят с помощью заявлений и манифестов. Воздерживаясь от прямых комментариев, Shorparis при этом максимально зримо обозначают преемственность: альбом, который окончательно превратил их в хедлайнеров поколения, назывался «Так закалялась сталь», а их главный хит «Страшно» построен на метафоре про лед под ногами майора.

К слову, наиболее дерзкий альбом из тех, что вышли в России после 24 февраля, записала панк-группа из Омска, вокалиста которой зовут Егор. Она называется «Шумные и угрожающие выходки», и по мнению ее музыкантов Летов – это «икона для кавербэндов, посетителей концертов с кавербэндами, шантрапы в переходах с гитарами». Как и прежде, новый бунт рождается через отталкивание.

Отдельная статья – русский рэп, который вскоре после смерти Летова уверенно стал самой живой и востребованной музыкой в России. Так или иначе к «Гражданской обороне» апеллируют практически все люди, которые переворачивали хип-хоп-игру в последние десять лет.

Вот Оксимирон, который прямо заявлял: «С человеком, не понимающим и не чувствующим образы и напевы Егора Летова, я вряд ли когда-либо смогу общаться неповерхностно», – и в его стремлении постоянно ускользнуть из рамок индустрии, в его вездесущей болезненной саморефлексии, в его оголтелом противопоставлении себя собственной культурной среде (будь то рэп-сообщество или российское общество) много летовского.

Вот вечный оксимироновский оппонент Слава КПСС, у которого летовского не меньше: жонглирование именами и идеями, способность легко перевоплощаться из нигилиста-пересмешника в скорбного хтонического поэта; звук «серьезных» альбомов Славы вроде «Чудовище, погубившее мир» очевидно наследует сибирскому панку, да и цитаты из «Обороны» там легко находятся.

Вот Хаски, человек с какого-то третьего, не менее радикального хип-хоп-фланга: поэтическая экзистенция, вырастающая из все тех же бетонных панельных стен и пластмассового дыма; эстетика постоянного самоотрицания; аффилиация с одиозными политическими фигурами (Хаски с 2015 года ездил в Донбасс, записывал трек на стихи полевого командира Моторолы, снимал документальный фильм про луганских академических музыкантов, ушедших на фронт).

Вот ATL, поклонник писателей-концептуалистов, который прокачивает танцполы макабрической поэзией, вырастающей из провинциальной неприкаянности и психоделических путешествий – и принципиально остается в родном Новочебоксарске.

Существует такое расхожее клише про панк-рок первой волны: мол, условные Sex Pistols показали всем, что для того, чтобы собрать группу, не нужно даже уметь играть – было бы желание и энергия. В этом смысле Летов и правда оказался настоящим панком, причем показал он так много всего, что хватает на самых разных музыкантов.

Люди, родившиеся в перестроечные времена, зачастую приходили к «Обороне» поздно, продравшись через подзаборную репутацию и маргинальный статус группы. Например, Феликс Бондарев, создатель RSAC и еще полудюжины проектов, и Иван Рябов, основатель и автор лучших песен группы «Комсомольск», покинувший свое детище задолго до морального краха ансамбля весной 2024-го, открывали для себя Летова через его интервью журналу Rolling Stone, который музыканты читали как преданные западники. В бондаревской гиперпродуктивности, в свирепой энергетике его живых выступлений и нахальной экзистенции его группы «Щенки» легко различить следы «Обороны», как и в мини-альбоме «Комсомольск-0», ярче всего зафиксировавшем российскую безысходность 2020-х – песни там будто текут сложным потоком гитарного электричества.

«Я доверял мнению редакции Rolling Stone, включил альбом „Долгая счастливая жизнь“ и сразу понял, что это вообще мое, – вспоминает Рябов, – и меня поразило то, что хотя я раньше избегал „Гражданку“, она все равно незримо как-то присутствовала везде. И их строчки, и их всратый звук были мне знакомы, я их слышал через чужие песни, чужие разговоры, как-то чувствовал через провинциальную атмосферу 1990-х и 2000-х, в которой жил. И мне кажется, что для творца это главное достижение: когда то, что он делает, не остается отдельными песнями, стихами, мазками красочными, а натурально вживается в повседневность».

Похожим образом в похожем возрасте открывал для себя «Гражданскую оборону» Роман Mujuice Литвинов. При всей разнице в звуке в его песнях легко различить летовское влияние – схожий прямой мелодизм, схожая работа с нанизыванием образов и речевыми искажениями. «Для меня главным летовским признаком является его дискурсивная диспозиция, – объясняет Литвинов. – В логоцентричном мире, где твою судьбу может решить одна запятая, Летов, по сути, отказывается от знаков препинания, меняет сам синтаксис высказывания. В этом состоит его главный и неистовый прикол. Условный модернистский поэт при всей изысканности метафорического ряда все равно поет про стакан, который стоит на столе. Это простая математическая операция: стакан плюс стол равно, например, одиночество. Летов занимает принципиально другую позицию – суперпозицию. Ярчайшим примером подобного трюка, безусловно, является песня „Родина“. Это ирония, сарказм или буквальное высказывание? Правильный ответ – все сразу: здесь и величие, и ярость, и ужас, и нарциссизм, и отвращение. Именно сквозь призму этой одновременности, мерцания, призрачности я и предлагаю смотреть на его работы».

Музыканты помладше, не заставшие балахоны и надписи на стенах, снова могли подключаться к энергетике «Обороны» напрямую. «Когда я пела песни Летова на улице в своем маленьком городе Кингисеппе, рядом с „Пятерочкой“, внутри меня загорался огромный огонь», – говорит певица Гречка, которой в 2008 году было семь лет. Примерно так же вспоминает о том, как действовал на него Летов, Федор Инсаров, более известный как Feduk – одна из основополагающих фигур в массовом поп-рэпе, отстоящем от «Гражданской обороны», казалось бы, максимально далеко. «2000 год, мне восемь лет, я иду в музыкальную школу в узких голубых джинсах, огромных ботинках Camelot и косухе „Харли-Дэвидсон“, – рассказывает Федук. – В моем кармане кассетный плеер Walkman, в нем – кассета Летова „Вершки и корешки“, я иду на занятия по сольфеджио и дико кайфую. Еще одно воспоминание: я лежу в больнице в Тушино на каком-то неприятном обследовании, слушаю ту же кассету по ночам, периодически подхожу к окну, вижу, как летят искры от линий электропередач, когда едет трамвай, и все это как-то сливается в одну картину с музыкой „Обороны“. Я ее тогда, наверное, слушал даже слишком много, и она у меня просто сидит внутри. И этот надрыв, эта эмоция, эти, будем так говорить, панчлайны, которые мне были тогда в большинстве своем непонятны, сейчас раскрываются по-новому».

Слово «панчлайн» здесь не случайно и, на самом деле, вовсе не анахронизм. Помимо всего прочего, дело еще и в том, что парадоксальным (в очередной раз) образом Летов, ненавидевший капитализм, опасавшийся компьютеров и избегавший попадания в любые культурные системы, в интернет-эпоху оказался самым крепким брендом и самым ярким мемом во всем русском рок-пантеоне. Мытищинская пивоварня Zagovor много лет выпускает «русский имперский стаут» «Егор». Существует также полусухой крафтовый сидр с морковью по-корейски «Журнал „Корея“» – на этикетке этого еретического напитка изображен Летов в черных очках, который