Он увидел солнце. Егор Летов и его время - Александр Витальевич Горбачев

«Нашего брата любят, когда он мертвый, – говорил Летов в ноябре 1995 года. – Сейчас бы все ужасно вздохнули с облегчением, если бы я помер. Меня бы канонизировали, такое бы началось, что просто вообще».

И действительно – началось.

19 февраля 2008 года в Москве проходила премьера совсем другого фильма-концерта – «Зеленый театр в Земфире» Ренаты Литвиновой. Сама Земфира узнала о смерти Летова незадолго до начала мероприятия; ошарашенная новостью певица посвятила показ Летову. На следующий день его смерть стала главной темой постов в российских социальных сетях. Подключились даже те, кому при жизни лидера до «Гражданской обороны» дела совсем не было: телевидение (на НТВ Летова назвали «беспредельным анархистом» и «мегафоном радикальной молодежи») и воспетая покойным желтая пресса. Сотрудники таблоида «Твой день» под каким-то предлогом сумели проникнуть в квартиру Федора Летова, где много лет находилась «ГрОб-студия», стащили оттуда один из многочисленных перечней дел, когда-то составленных Летовым («…20. Мыла купить и пасты. 21. Глаза разлепить и увидеть все в истинном свете»), и выдали его за предсмертную записку. Через две недели после совсем скромных похорон на первой церемонии вручения премии «Нашего радио» «Чартова дюжина» симфонический оркестр исполнил «Все идет по плану», а сам Летов посмертно получил звание «легенды».

Поначалу было подозрение, что на этом все и закончится – приходило совсем другое время, в котором, казалось, уже нет места аскетам-радикалам. Весной 2008 года президентом России стал Дмитрий Медведев – верховную власть снова передали по наследству, а Владимир Путин просто пересел в премьерское кресло. При этом Кремль вовсю подавал сигналы, что берет курс на «модернизацию»: новый лидер прогрессивно общался с народом через блог, обещал строить «умную экономику», демократизировать общество, прямо и безоговорочно осуждал сталинские репрессии. Это вообще был год надежд, год побед, год, когда мечта о европейском пути России казалась как никогда близкой к тому, чтобы осуществиться. В мае в течение одной недели Россия впервые за 15 лет выиграла финал чемпионата мира по хоккею (в овертайме! У Канады! В Канаде!) и впервые за всю историю победила на «Евровидении», которое к тому моменту стало для федеральных каналов странной идеей фикс. Через месяц футбольная сборная под руководством голландского тренера Гуса Хиддинка сотворила чудо и в каком-то совсем уж волшебном стиле обыграла в четвертьфинале чемпионата Европы Нидерланды – Москва гуляла до утра. То был на моей памяти первый и последний момент подлинного общего Праздника – помню, как Юрий Сапрыкин сказал: «Жаль, что Летов не дожил». И даже когда в августе Медведев распорядился ввести войска в Грузию под предлогом защиты населения Южной Осетии, это не слишком повлияло на общий позитивный настрой: война закончилась за несколько дней.

Имелись и другие признаки того, что теперь все иначе. Национал-большевистскую партию в 2007 году запретили и признали экстремистской; Эдуард Лимонов к тому времени вовсю занимался созданием общей оппозиционной коалиции с либералами. Некролог Летову, написанный Сергеем Удальцовым, был опубликован в самом последнем номере газеты «Контрольный выстрел», которую издавал «Авангард красной молодежи» – эта организация тоже влилась в более широкую ассоциацию левых сил.

После нескольких лет стабильной экономики и стабильного интернета потихоньку стала появляться и новая музыка – пусть поначалу и в достаточно мелкотравчатом масштабе. В декабре 2007-го вышел первый мини-альбом застрельщиков так называемой «новой русской волны» – NRKTK. Они однозначно ориентировались на группы из модных британских журналов, последовательно отстраиваясь от пафоса, гражданственности и поэтичности так называемого «русского рока». Немногим раньше вышел дебютный альбом проекта Кирилла Иванова «Самое большое простое число», на котором вступали в неожиданный альянс абстрактный хип-хоп и современная поэзия. Но эти люди хотя бы пели по-русски, другие хедлайнеры нового поколения – например, Motorama и Tesla Boy – брали в оборот западный звук и язык в прямом смысле слова.

Все это, с одной стороны, имело мало отношения к «Гражданской обороне»: когда через пару лет я провел опрос среди нескольких десятков музыкантов нового поколения, попросив их выбрать любимые советские и российские записи, безусловным триумфатором оказалась группа «Мумий Тролль», которую Летов терпеть не мог. «Сто лет одиночества» скромно разместился в конце первой десятки. С другой, к отсутствию «Обороны» это имело отношение самое непосредственное. После смерти Летова тот же Сапрыкин написал в «Афише»: «Сам факт существования Летова как-то легитимировал всю ту несусветную херню, которой мы тут занимаемся. <…> А теперь вот – ни фига. Вахту принять некому, на месте, где был Летов – ощутимых размеров дыра, оттуда сквозит, неуютно». Вот именно эту пустоту и заполняли молодые группы – для меня, во всяком случае. Находясь на позиции человека, отвечавшего за музыкальное вещание в одном из самых влиятельных изданий в стране, я полусознательно старался найти какую-то энергию, которая восстановила бы напряжение в культурном поле, – и находил: Padla Bear Outfit, Mujuice, «4 позиции Бруно», Иван Дорн; никто из них не называл себя наследником Летова, но я испытывал от их песен потрясения схожего порядка.

С исторической дистанции кажется, что точнее всех в 2008-м высказался Юрий Шевчук: «Когда ушел Саша Башлачев, было начало перестройки. Тогда как будто хлопнула дверь в бесконечную гражданскую войну и в телах, и в умах, и в жизни, в наших отношениях со всем. И сейчас с уходом такого большого поэта, певца и музыканта, как Егор Летов, тоже закончилась какая-то часть истории России – наверное, ее самая свободная часть. С таким же хлопком двери началась уже другая Россия, другая история и другая жизнь».

И вот именно тогда, когда такая точка зрения перестала ощущаться как маргинальная позиция перестроечного правдоруба; когда оказалось, что блоги, инновации и джентрификация в значительной степени были прикрытием наступающей несвободы; когда новая культура обнаружила себя существующей в отсвете длящейся общественной катастрофы – тогда Летов и понадобился по-настоящему. Рок-звезды обычно обрастают культом либо при жизни (если она длится достаточно долго), либо сразу после стремительной гибели. Летов умер не молодым и не старым, в обстоятельствах, лишенных рок-н-ролльного ореола, и по-настоящему превратился в памятник только через несколько лет. В его случае уместным будет слово «канонизация»: так мертвых причисляют к лику святых, удостоверившись, что их дух жив, что они продолжают творить чудеса.

«Летов был великий мастер по построению собственной мифологии, – говорит Максим Семеляк. – И вот эта последняя точка превратила его в настоящий миф».

За последнюю дюжину лет Егор Летов оказался едва ли не самым востребованным в современной российской культуре автором – во всяком случае, из послевоенных. Его песни часто звучат в театре: в финале постановки Кирилла Серебренникова «Кому на Руси жить хорошо», в «Летели качели», поставленном в театре «Практика», в спектакле Алисы Хазановой «Сияние», полностью построенном на переработках песен «Обороны» и Янки (аранжировками занимался