Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

class="p1">Из Отечества не было ни ответа, ни привета. Отчаявшиеся навигаторы убегали от науки на Афонскую гору, топили горе в редутах и аустериях — игорных и питейных домах, дрались и кололи друг друга шпагами на поединках. Богатые наскоро проходили европейские курсы пьянства и мотовства и, спустив с себя все дотла, продавали вещи и деревни, чтобы избавиться от заграничной долговой тюрьмы, а бедные едва не умирали с голоду и ради куска хлеба поступали на иностранную службу.

Читая письма навигаторов и слушая их рассказы, тверские, владимирские, ярославские и прочие дворяне не знали, какому святому молиться об избавлении от морской службы. В своей любви к морским волнам и соленому ветру царь Петр по-прежнему оставался одинок.

***

Семейные отношения между царевичем Алексеем и Шарлоттой разладились довольно быстро. Принцесса выехала к мужу в Померанию спустя шесть недель после отъезда Алексея. Разоренный войной край был не лучшим местом для медового месяца. «Дома наполовину сожжены и пусты, — писала Шарлотта матери. — Я сама живу в монастыре». Она жаловалась на отсутствие развлечений и на привычку местных дворян сидеть по своим имениям. Вскоре появляется и осознание своего положения: «Я замужем за человеком, нисколько не любящим меня, но я ему предана по долгу совести. Царь со мной любезен, царица показывает вид, что меня любит, но в действительности она меня ненавидит. Мое положение ужасно!» К унизительному равнодушию супруга прибавлялись все унижения бедности, так как сумма, определенная царем на содержание семьи царевича, не выплачивалась. Меншиков, посетивший молодых супругов в апреле 1712 года, увидел в глазах Шарлотты слезы отчаяния. «Ни у него (царевича Алексея. — С. Ц.), ни у кронпринцессы к походу ни лошадей и никакого экипажа нет и построить не на что, — писал светлейший царю. — Я, видя совершенную у них нужду, понеже ея высочество кронпринцесса едва не со слезами о деньгах просила, выдал ея высочества Ингерманландскому полку из вычетных мундирных денег в заем 5000 рублей. А ежелиб не так, то всеконечно отсюда подняться б ей нечем».

Через полгода — новая разлука. Алексей должен был участвовать в финском походе, а Шарлотта получила приказ царя переехать в Петербург и там дожидаться мужа. Семнадцатилетняя принцесса пришла в ужас — она боялась одна ехать в чужую страну, о которой ходило столько страшных рассказов. Ослушавшись приказа, она скрылась в замке своих родителей, но затем раскаялась и попросила у царя прощения за неповиновение. Петр дал ей свое благословение, выслал деньги, и весной 1713 года Шарлотта приехала в Петербург.

В начале августа в столицу возвратился и Алексей, поселившись с Шарлоттой в небольшом дворце на левом берегу Невы. Устав от противных его сердцу ратных трудов, он был рад любому случаю попраздновать, повеселиться и потому первое время был любезен и обходителен с женой. Его запоздалые знаки внимания растрогали Шарлотту. Она все сносила и все терпела ради долга; но ради любви она была готова все простить и забыть. «Я люблю мужа безгранично и надеюсь быть с ним счастливою», — в самозабвении писала она матери.

Но вскоре настроение Алексея изменилось, и причиной тому была строгая требовательность отца. Царевич беспрекословно исполнял все его приказания, разъезжал всюду, смотрел, бранился и даже дрался там, где замечал недосмотры по делам, но все это за страх, а не за совесть, сам опасаясь батюшкиных побоев. При любой возможности он отлынивал от дела и с крайней неохотой встречался с отцом. Друзьям говорил, что не токмо дела воинские его отца, но и сама особа его зело ему омерзела и для того всегда желает быть от него в отлучении. Когда его звали обедать к отцу, на спуск корабля или на прогулку в Летний сад, царевич со скрежетом зубовным начинал метаться по комнате: «Лучше б мне на каторге быть или в лихорадке лежать, чем туда идти!»

В присутствии отца он чувствовал прямо-таки животный страх. Как только царевич вернулся в Петербург, Петр приехал к нему. Царь был ласков, но, конечно, сразу заговорил о деле. Не забыл ли сын, чему учился за границей? Пусть-ка принесет чертежи, выполненные в Дрездене. При этих словах на Алексея напало тупое оцепенение. А вдруг батюшка заставит при себе чертить? Едва передвигая ноги, он поплелся в свой кабинет за чертежами. Роясь в ящиках письменного стола, он наткнулся на пистолет. С внезапной решимостью Алексей положил его дулом на ладонь правой руки и выстрелил. Когда перепуганный Петр вбежал в кабинет, Алексей с болезненно-счастливой улыбкой протянул ему обожженную порохом руку: вот, случайно задел пистоль, доставая чертежные принадлежности. К сожалению, чертить теперь он не может. Обмануть отца ему, конечно, не удалось. Петр пришел в ярость. Так вот каков результат заграничного учения!

И снова начались попойки с Нарышкиными и Лопухиными, беседы с попами и монахами. Семейная жизнь пошла вкривь и вкось. Раз, воротившись с пирушки в сильном подпитии, царевич в сердцах стал жаловаться своему камердинеру Ивану Афанасьеву, что канцлер Гаврила Иваныч Головкин навязал ему на шею жену-чертовку (Головкин вел переговоры о женитьбе). Потом возвысил голос и закричал, что, если только будет жив, так отплатит ему — сидеть Головкину на колу. Афанасьев испуганно замахал руками: «Царевич государь, изволишь сердито говорить и кричать, ну, кто услышит и донесет?» Алексей не унимался. Плюет он на всех, его чернь любит. Вот когда будет время без батюшки, тогда он шепнет архиереям, архиереи — приходским священникам, а священники — прихожанам… Ну, что же господин камердинер замолчал и задумался? Афанасьев развел руками: «Что мне, государь, говорить?» Алексей посмотрел на него долго и пошел молиться в Крестовую. Проспавшись, царевич первым делом позвал к себе камердинера, обласкал и осведомился, не досадил ли он вчерась кому, не сболтнул ли чего спьяну. Афанасьев пересказал ему его речи. Алексей улыбнулся: «Я пьяный много сержусь и напрасных слов говорю много, а после о сем много тужу. Ты этих слов напрасных никому не пересказывай». Афанасьев обещался. «Смотри же, — продолжал Алексей, — если и скажешь кому, ведь тебе не поверят. Я запрусь, а тебя станут пытать». Говорил и смеялся, глядя на растерянного камердинера. Афанасьев стоял и думал: царевич великое имеет горячество к попам, а попы к нему. Он почитает их, как Бога, а они его все святым называют и в народе его всегда выхваляют и блажат. А ему-то, Афанасьеву, до всего этого что за дело? Была бы своя голова цела.

Но не одно духовенство склонялось к Алексею. Кланялись ему, соболезнуя и сочувствуя, потомки старых княжеских родов из