Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

ленивому рабу Евангельскому, вкопавшему талант свой в землю (сирень все, что Бог дал, бросил)? Еще же и сие вспомяну, какого злого и упрямого нрава ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не только бранил, но и бивал к тому ж, сколько лет, почитай, не говорю с тобой, — но ничто сие не успело, ничто не идет на пользу, все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только б дома жить и им веселиться… Однакож всего лучше, всего дороже — безумный радуется своею бедою (истину Павел святой пишет: «Како той может Церковью святой управить, иже о доме своем не радит?»), не ведая, что может от того следовать не только тебе, но и всему государству».

Алексей чувствовал слабость и оцепенение во всем теле, как будто слышал строгий отцовский голос, видел грозный отцовский взгляд. Не к добру, не к добру ведет батюшка, какое еще мучение он измыслил? А, вот и главное…

«Обо всем этом с горестью размышляя, — заканчивал Петр, — и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же нет, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, и не мни себе, что один ты у меня сын, и что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое Отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный».

Не ждал Алексей такого грозного послания. В смятении кинулся он советоваться со своими доброхотами. Сначала поехал к графу Апраксину и князю Василию Долгорукому. Обоим говорил, что ожидает от отца всего наихудшего, и просил обоих своих приятелей, чтобы при разговоре с отцом уговаривали батюшку отпустить его на житье в деревню — по конец живота, безвыездно. Апраксин обещал: «Если отец станет со мной говорить, я приговаривать готов!» Князь Василий тоже согласился и при этом подмигнул: «Давай еще писем хоть тысячу, — когда-то еще что будет! Старая пословица: улита едет, коли-то будет…» Дома Вяземский и Кикин всячески поддерживали решение царевича отказаться от престола. «Тебя в покое оставят, как ты от всего откажешься, — успокаивал Алексея «дедушка». — Только бы сделали так, отпустили бы в деревню, а то как бы хуже чего не вышло. Говорил я тебе, надо было оставаться за границей, и напрасно ты не отъехал, ну, да уж того взять теперь негде».

Три дня колебался Алексей и наконец ответил царю — тоже письменно:

«Милостивый государь-батюшка!

Сего октября в 27-й день 1715 года, по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел; на что иного донести не имею, только буде изволишь, за мою непотребность, меня наследия лишить короны Российской, буде по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, также памяти весьма лишен (без чего невозможно ничего делать), и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требуется человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай, Боже, здоровья) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем Бога свидетеля полагаю на душу мою, и, ради истинного свидетельства, сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу, себе же прошу до смерти пропитания. Сие все предав в ваше рассуждение и волю милостивую, всенижайший раб и сын Алексей».

Смиренное письмо сына только разъярило царя. Не такой покорности ждал он, не таких слов! Такое покорство хуже бунта! Да как он смел так легкомысленно бросаться престолом, отказываться и впредь от всякой работы на пользу государству! Друзья Алексея бросились унимать гнев царя. Петр в ярости грозил самыми крутыми мерами. Князь Василий Долгорукий, после разговора с царем, хвастался перед Алексеем: «Я тебя с плахи снял. Теперь ты радуйся, дела тебе ни до чего не будет».

Ошибался князь Василий — Петр вовсе не успокоился. Царя не трогало и не заботило то, что сын пьянствовал, что он взял себе в наложницы чухонскую девку. Кто Богу не грешен? Служил бы царю верно, а царь не духовник — на иной грешок глаза и закроет. Но как смириться с тем, что родной сын отлынивает от всего, что он, его отец, считает первейшим долгом государевым! И потом: кончится ли противостояние между ними с отречением царевича от престола? Может ли после этого царь спать спокойно, надежно ли защищено его дело от посмертных посягательств?

Целый месяц Петр ничего не отвечал сыну. А в декабре дело едва не решилось само собой. После одной пирушки у Апраксина царь так разболелся, что приобщился Святых Тайн. Три недели хворал Петр, находясь между жизнью и смертью, а царевич лишь однажды посетил отца. Не верил Алексей в батюшкину болезнь. Кикин шептал ему: «Отец твой не болен тяжко. Он исповедывается и причащается нарочно, являя людям, что гораздо болен, а все притворство…» Алексей верил этому. Вот и король французский Хлодвиг так же слег в постель, чтобы выявить тех, кто желал ему наследовать, а потом — всем головы с плеч…

К Рождеству Петр оправился и, по обыкновению, возглавил компанию славильщиков. А 19 января Алексей получил новый тестамент: «Последнее напоминание еще».

«Понеже за своею болезнию доселе не мог резолюцию дать, — писал Петр, — ныне же на оную ответствую: письмо твое на первое письмо мое я вычел, в котором только о наследстве вспоминаешь и кладешь на волю мою то, что всегда и без того у меня. А для чего того не изъявил ответу, как в моем письме? Ибо там о вольной негодности и неохоте к делу написано много более, нежели о слабости телесной, которую ты только одну вспоминаешь. Также, что я за то столько лет недоволен тобою, то все тут пренебрежено и не упомянуто, хотя и жестоко написано. Того ради рассуждаю, что не зело смотришь на отцово прощение, что подвигло меня сие остатнее писать: ибо когда ныне не боишься, то как по мне завет станешь хранить? Что же приносишь клятву, тому верить невозможно для вышеописанного жестокосердия. К тому ж и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить, то возмогут тебя склонить и принудить