Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

Здоровье Алексея слабело, но он продолжал ежедневные попойки. В апреле 1715 года его без чувств вынесли из церкви. Он был так плох, что его не решились везти домой и оставили на ночь в доме одного иностранца, расположенном рядом с церковью. На другой день Шарлотта навестила мужа и с участием написала родителям: «Я приписываю его болезнь посту и большому количеству спиртного, которое он выпивает ежедневно, ведь он всегда пьян».

В конце лета, недель за десять до разрешения от бремени, Шарлотта поскользнулась на лестнице, упала и ударилась левым боком о ступени. С тех пор она ощущала постоянную боль в боку и животе — «меня как будто колют булавками по всему телу». Тем не менее роды прошли благополучно. 12 октября у нее появился ребенок. На этот раз это был мальчик. Младенца нарекли Петром.

Первые четыре дня после родов Шарлотта чувствовала себя хорошо, на пятый день занемогла — у нее началась горячка. Консилиум врачей, собравшийся 20 октября, нашел, что положение больной безнадежно — сильнейшая лихорадка, неутолимая жажда, пульс частый и слабый, охладевшие конечности при внутреннем жаре, холодный пот по всему телу, жесточайшие конвульсии… Приходя в себя, Шарлотта слабым голосом говорила, что во всех суставах чувствует смерть, но умирает охотно, зная, что выполнила свой долг — родила России наследника. Накануне смерти она попросила позвать к ней царя. Петр и сам был болен и не выходил из дому уже неделю; однако поехал к невестке. Он явился перед ней в кресле на колесах. Шарлотта попросила у него прощения и поручила ему заботу о ее детях и слугах. Доктора попытались дать ей какие-то лекарства, но она отбросила склянки на кровать и сказала с отчаянием в голосе: «Не мучьте меня больше, дайте мне умереть спокойно, я не хочу больше жить!..»

Алексей находился при жене неотлучно. Ее предсмертные страдания как будто открыли ему глаза — он безутешно рыдал возле ее постели и даже упал в обморок от отчаяния. Последнее примирение, возможно, и принесло утешение Шарлотте, но не вернуло ей желания жить.

Весь день 21 октября она провела в жаркой молитве и в одиннадцать часов вечера умерла. Тело ее, согласно ее воле, погребли, не бальзамируя, в Петропавловском соборе[53].

***

О Шарлотте горевали недолго. На следующий день после ее похорон Екатерина родила сына — тоже Петра. Поминки сменились веселыми пирами, продолжавшимися восемь дней. На мужском столе из огромного пирога выскакивала голая карлица, в шляпе и бантиках, разливала по бокалам вино и провозглашала здравицу новорожденному. На женском столе то же самое проделывал обнаженный карлик. Вечером гости уезжали на острова, где любовались фейерверком.

Петр не мог нарадоваться рождению сына, «шишечки», как ласково называл он его в разговорах с Екатериной. Теперь с Алексеем, непотребным сыном, можно поговорить и другим языком.

Сидел раз за царским столом, возле государя, флотский лейтенант Мишуков. Уже порядочно выпив, он задумался и вдруг заплакал. Петр очень любил и ценил Мишукова за знание морского дела и ему первому из русских людей доверил целый фрегат. С удивлением и участием спросил царь лейтенанта, что с ним. Мишуков, не стесняясь, громко объявил причину своих слез. Все, что ни есть вокруг, — место, где они теперь сидят, новая столица, возле моря построенная, Балтийский флот, множество русских моряков, наконец, и сам он, лейтенант Мишуков, командир фрегата, чувствующий, глубоко чувствующий на себе милости государя, — все это создание его, государевых рук. И вот, как вспомнил он все это да как подумал, что здоровье его, государя, все слабеет, так и не мог удержаться от слез. «На кого ты нас покинешь?» — горестно добавил Мишуков.

— Как «на кого»? — возразил Петр. — У меня есть наследник-царевич.

— Ох, да ведь он глуп, все расстроит.

Петр быстро глянул на него. Ему понравилась звучавшая горькой правдой откровенность моряка. Однако для таких слов надобно и место знать. Царь с усмешкой треснул Мишукова по голове.

— Дурак! Этого при всех не говорят.

Спустя шесть дней после смерти Шарлотты, в день ее похорон, Алексей получил от отца письмо. Распечатал, взглянул: длинное. Несколько страниц, озаглавленных: «Объявление сыну моему». От нехорошего предчувствия сжалось сердце. И действительно, Петр в последний раз требовал от сына исправления, грозя в противном случае лишить его права наследования.

«Понеже всем известно есть, — читал Алексей, — что пред начинанием сей войны наш народ утеснен был от шведов, которые не толико ограбили нас столь нужными Отечеству пристанями, но и разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задернули заневес и со всем светом коммуникацию пресекли. Но потом, когда сия война началась (которому делу един Бог руководцем был и есть), о коль великое гонение от сих всегдашних неприятелей, ради нашего неискусства в войне, претерпели, и с какою горестию и терпением сию школу прошли, дондеже достойной степени вышереченного руководца помощию дошли! И тако сподобилися видеть, что оный неприятель, от которого трепетали, едва ли не больше от нас ныне трепещет».

«Когда же, — вздыхал далее Петр, — сию Богом данную нашему Отечеству радость осмотрев, обозрюсь на линию наследства, едва не равная радости горесть меня снедает, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного (Бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил и крепость телесную не весьма отнял: ибо хотя не весьма крепкой природы, обаче и не весьма слабой); паче же всего о воинском деле ничего слышать не хочешь, — чем мы от тьмы к свету вышли… Я не научаю, чтоб охоч был воевать без законной причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить: ибо сия есть одна из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона». Никаких отговорок не желал слушать отец: «Слабостию ли здоровья отговариваешься, что воинских трудов понести не можешь? Но и сие не резон! Ибо не трудов, но охоты желаю, которую никакая слабость отлучить не может». И приводил в пример своего брата, царя Ивана, государя несравненно более царевича болезненного, который, однако, воинское дело постоянно пред очами имел, и Людовика, короля французского, который хотя сам на войну и не ходил, но такую великую к ней имел охоту, что войны, которые он вел, театром и школою света называли!

«Сие все представя, — продолжал царь, — обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеописанное с помощью

Вышнего насаждение и уже некоторое возвращенное оставлю? Тому ли, кто уподобился