Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

как точно заданного течения технически оформленной силы — и наряду с этим непрерывный мордобой, который никогда ведь не обходится без произвола? Но это происходит потому, что первое есть страх перед жизнью. Он появился еще прежде любви к машине, и сила, которая хочет полностью подчинить нас машине, — его доктрина, доктрина страха перед жизнью и боязни свободы. Самое подходящее орудие для осуществления насилия, конечно же, молодежь. Непримиримость и непонимание — старое наследство, все мы когда-то его получили, чтобы затем потерять. Правда, прежде мы и в Германии переживали моменты, когда молодежь была способна к снисходительности и пониманию. Но это, наверное, было не по правилам и не могло продолжатся долго. Вслед за этим должна была разразиться великая война и снова все выправить. Мы не так уж отличаемся от других, как думаем. Другие поколения, другие народы позволяют себе то же самое под разными предлогами.

Несмотря ни на что, и сегодня даже молодые писатели способны спокойно, с улыбкой наблюдать происходящее. Не исключено, что при этом им становится не по себе, и только строгая самодисциплина делает их способными к этому. Они видят существующий мир не более прекрасным, чем их ровесники — проповедники насилия. Только они не знают, что делать с насилием. Чем оно может помочь против моральных факторов? Молодежь этого типа прежде всего убеждена в господстве морального фактора, что свидетельствует об ее разумности и предполагает начинающуюся зрелость. Они приобретают многое, чему угрожает опасность исчезнуть. Поэтому они образуют самую интересную из охарактеризованных здесь групп. Один из ее представителей — Германн Кестен{210}.

Он ненавидит и любит общество. Он страдает и создает иллюзию, которую называет обществом и о которой никто, кроме романиста, не заботится. Когда политик занят, скажем, восточной политикой, Запад перестает для него существовать. Политики и дельцы используют каждый раз только определенный круг людей и интересов; все другое должно быть отстранено. Пока длится эпоха, никто не уясняет себе, что все его образы стоят друг друга, все рождены более или менее одинаковыми, одинаково отжили, и спокойно можно было бы обойтись без их так называемой борьбы — все равно у них ничего не вышло. По сути дела, еще никогда не было победителей. Прежде чем они достигли цели, они забыли обо всем, во имя чего хотели победить; то же произошло и с их противниками. И те и другие уже столько раз отчаивались, столько раз внутренне склонялись к врагу, совершая предательство по отношению к самим себе. Ненависть, готовность помочь и недостаток веры в себя попеременно охватывали их, пока, наконец, не выпадало решение. Оно — лишь вмешательство безотчетных сил в возню ненадежных слабосильных людишек, которые в противном случае могли бы без конца продолжать копошиться.

Подлинное или фальшивое, — впрочем, оно подлинное, — общество, рассматриваемое таким образом, все же составляет некое единство. Романист делает его таким, ибо противники, в жизни редко попадающиеся на глаза друг другу, здесь все пропущены через его сердце и чувства. Там они познают, что все они — дети своего времени, в которое стоит жить, — познаем это также и мы. Из романа Германна Кестена «Счастливые люди» люди кое-что узнают, а потом уже критикуют его. Роман называется «Счастливые люди», хотя герои в нем чаще всего несчастны, а многие даже упиваются своим несчастьем, в полном соответствии с тем, что имеет место в самой действительности. Примечательно, что такой человек к концу может стать счастливым, нисколько, собственно говоря, не изменившись при этом. Долгое время такие существа были несчастны из-за своей слабости. Из слабости же они в один прекрасный день отдаются счастью. Их счастье стоит другим жизни; но и несчастье их требует жертв. В счастье они обзаводятся мнениями, которыми хотят объяснить свое счастье. Прежде они имели взгляды, соответствовавшие их несчастью. Ни одна из их философий ничего, разумеется, не доказывает. Их свойства остаются неизменными при любом положении, — дело лишь в том, что они сами дают им выгодное толкование, как только позволяет положение.

Детища этого времени, они ни в коем случае не являются продуктом собственных усилий. Сообщество, работающее подобно машине, из одного напоследок делает миллионера, а другую — его единственную подругу — преждевременно толкает под колеса поезда метро. Это еще не значит, что первый был сильнее; напротив, его уступчивость помогла ему сохранить жизнь и, как ему кажется, стать счастливым. Но они не счастливы по-настоящему, равно как и неосновательно чувствуют себя несчастными. И то и другое, строго говоря, дозволено лишь личностям. Судьбы не было, ее ведь завоевали. Зато теперь они пользуются только случаем, а это нечто иное. Или же не успевают ухватиться за случай, — но и тогда все идет своим чередом. Будущий миллионер прежде часто испытывал такое чувство, что дело пойдет и без него. Он сомневался в своем праве на существование. Кто был послан в этот мир намеренно или с обоснованностью, близкой к намеренности, тот еще никогда не ставил себя под сомнение, но сегодня все без исключения действительно склонны к этому. Они здесь лишь случайно.

Основное зло — нерешительность, раскол всего современного сообщества на две враждебные части и глубокая неуверенность каждого в отдельности. Если бы такой человек должен был сегодня принять какое-нибудь решение, он не сделал бы этого. Персонажи Кестена ведут себя в частной жизни совсем как и общественные партии; уже в этом видна их верность действительности. Молодой Блаттнер и Эльза Пфлейдерер безумно любят друг друга и готовы скорее умереть вместе, чем отказаться друг от друга. Он верит в это — или почти верит. Она верит, потому что превратила это в свою религию. Ее любовь — смысл ее жизни. Смысл потерян, и она бросается под поезд метро. Если бы вместо любви к Блаттнеру она жила другим чувством, она находилась бы еще среди нас. Этим чувством не обязательно должна быть любовь. Таков результат ее жизни, в то время как о молодости Макса Блаттнера не останется даже воспоминаний, ибо он отрекается от нее. Он никогда не хотел быть безоглядным, но трусливым противником господ Пфлейдерера и Круммхольца. Ради дочери Пфлейдерера, совершившего обман, Макс должен раздобыть денег, и он не придумал ничего лучшего, как взять их из чужой кассы. Застигнутый при этом Круммхольцем, он попадает в руки этого торговца недвижимым имуществом, — у самого же Круммхольца одно на уме — жениться на Эльзе.

Страшна власть человека, — Круммхольц мог бы просто посадить в тюрьму своего соперника Макса. Между тем он не делает