Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

с точки зрения дипломатии, но и личный интерес тут тоже присутствовал: как выразился Харви, поездка премьер-министра неизбежно должна была «отвлечь внимание публики от московского визита»[1268]. Несчастный министр иностранных дел страдал не только физически, но и морально, а «Кент» тем временем отправился в свое путешествие по бурным волнам навстречу надвигающейся непогоде.

Британская делегация – Иден, Кадоган и Харви в сопровождении генерал-лейтенанта сэра Арчибальда Найи (недавно назначенного заместителем начальника Имперского генерального штаба) и других официальных лиц – вступила на советскую землю 13 декабря. Для Кадогана, не привыкшего к дальним путешествиям, это стало возможностью окинуть своим патрицианским взором странную реальность, которая его окружала, и ее еще более странных обитателей. Один из них, чиновник из советского МИДа, «якобы говорил по-английски, но, должно быть, это был какой-то неизвестный мне диалект», презрительно заметил он. Кадоган решил называть его Жабьей мордой. При этом он не был начисто лишен эстетических порывов. Хотя его обеспокоила «неизвестная леди, укутанная в меха», которая запрыгнула к ним в машину по дороге из порта в Мурманск со словами «я ехать с вами», вид города с вершины холма принес ему редкое удовлетворение: «Зарево на горизонте, на дальних окраинах, все еще было достаточно ярким, чтобы осветить снег на скромных крышах домов, и это выглядело по-настоящему сказочно»[1269]. Чуть более утонченный Иден был также зачарован видом гавани, открывшимся ему с той же возвышенности: «Бледный жемчужно-серый цвет… Это совершенно невозможно описать или нарисовать, а воздух такой бодрящий и свежий. У этой арктической природы особая красота – полная противоположность традиционной рождественской открытке. Мягкие тающие полутона. Ничего резкого или кричаще-яркого»[1270].

Поездка на поезде из Мурманска в Москву заняла 44 часа. У британской делегации было более чем достаточно времени, чтобы насладиться видами заснеженных лесов и, что было важнее, подумать над содержанием двух телеграмм от Черчилля. Они пришли, пока делегация еще находилась в море, а сам Черчилль готовился подняться на борт линкора «Герцог Йоркский» и отправиться в зигзагообразное путешествие через Атлантический океан, кишащий немецкими подводными лодками. В первом послании, датированном 10 декабря, премьер-министр сообщал Идену, что пространство для дипломатических маневров в Москве будет еще у́же, чем тот ожидал. Несколько факторов – в том числе решение командования военно-морского флота США убрать все свои линкоры из Атлантики после Пёрл-Харбора, перспектива тяжелых боев в Ливии и срочная необходимость усилить Королевские ВВС на случай возможной атаки японцев на Малайю – создавали такую неопределенную обстановку, что «Вы в настоящий момент не должны предлагать десять эскадрилий [на что сам Черчилль давал согласие еще неделю назад]»[1271].

Вторая телеграмма Черчилля, отправленная двумя днями позже, принесла ужасные новости. Японцы потопили линкор «Принц Уэльский» и линейный крейсер «Рипалс» в 110 километрах от побережья Малайи, что привело к гибели 840 членов экипажей. Это само по себе было тяжелым ударом, но стратегически для Великобритании еще хуже было то, что американцы, «потрясенные катастрофой в Тихом океане и объявлением войны [со стороны Германии и Италии], ввели полное эмбарго на все. Я надеюсь договориться о некоторых послаблениях, но в наличествующих обстоятельствах, после того как русские одержали победу [в успешной обороне Москвы], а мы столкнулись с новыми угрозами, мы не можем обещать чего-либо сверх [ранее] согласованных объемов поставок»[1272]. Идену предстояло прибыть в Москву без «подарков», которыми можно было бы задобрить «дядюшку Сталина». А поскольку Черчилль также ограничил пространство для дипломатического маневра, перспективы важнейших с начала войны переговоров между британским и советским правительствами казались не слишком обнадеживающими.

30. Бегство

Пока Иден был в пути, в Советском Союзе многое изменилось. Красная армия не только остановила натиск немцев на Москву, но и, перейдя в полномасштабную контратаку, вынудила немецкие армии начать бесславное отступление. Скорость и сила советского контрудара, начавшегося 5 декабря – в тот же день, когда фон Бок окончательно признал, что операция «Тайфун» провалилась, – застали измотанные немецкие войска врасплох. За несколько дней до этого, 30 ноября, Жуков представил свой план Сталину. Советский лидер оставил на полях простую запись: «Согласен. И. Сталин»[1273]. Усиленные сибирскими дивизиями и частями резервных армий, не занятых непосредственно в обороне Москвы, силы Жукова насчитывали более миллиона солдат. Они обрушились на деморализованного противника, у которого заканчивались резервы бронетехники, топлива, вооружения и продовольствия.

Согласно плану Жукова, требовалось выбить 3-ю и 4-ю танковые группы из Истры и Клина, отбросить 2-ю танковую армию Гудериана от Тулы и расколоть на две части 4-ю армию Клюге к западу от столицы, создав тем самым условия для освобождения Смоленска. При поддержке более 75 000 орудий и минометов, 774 танков и – что было решающим фактором – 1370 боевых самолетов[1274], впервые за всю войну обеспечивших превосходство русских в воздухе, Жуков собрал под своим началом наступательную группировку, ничем не уступавшую армиям фон Бока.

Группа армий «Центр» была сильно ослаблена из-за крайне неблагоприятного сочетания поражений, голода и сильного мороза. Солдаты, которые лежали в окопах и наблюдали, как их товарищи замерзают насмерть, а также сами теряли пальцы на руках и на ногах из-за обморожений, были мало способны к чему-то еще, кроме бегства. Да и с этим были трудности: некоторые едва могли передвигаться. Лейтенант Курт Груманн, служивший в полевой перевязочной, записал в своем дневнике: «Сегодня доставили восемьдесят человек, половина – с обморожениями второй и третьей степени. Их распухшие ноги покрыты волдырями и больше похожи на бесформенную массу. В некоторых случаях началась гангрена». Он добавил: «Ради чего все это?»[1275] Только за декабрь, по собственным оценкам вермахта, восточная армия понесла 90 000 небоевых потерь[1276].

Растратив все силы в неудачной попытке взять Москву, некоторые немецкие части обращались в паническое бегство. «Солдаты бежали среди снежной бури, рассыпаясь по полю, как охваченное паникой стадо животных, – вспоминал позднее пехотинец Альбрехт Линзен. – Один офицер противостоял этой отчаявшейся массе; он яростно жестикулировал, пытался достать свой пистолет, а затем просто махнул рукой. Командир нашего взвода даже не пытался остановить своих подчиненных»[1277]. Поддавшись общей панике, Линзен был ранен осколком снаряда, разорвавшегося всего в метре от него. Он почувствовал обжигающую боль в правом бедре: «Я думал, что умру здесь, в двадцать один год, в снегу под Москвой». Ему удалось кое-как выйти на дорогу, наблюдая, как его товарищи один за другим исчезали в снежной метели. Он подошел к грузовику, который съехал с дороги в канаву. Водитель убежал, бросив трех или четырех тяжелораненых, которые не могли самостоятельно передвигаться. Они беспомощно размахивали руками, пытаясь привлечь к себе внимание. Линзен поковылял дальше. До того, как опустились сумерки, ему попадались другие застрявшие автомашины. Наконец он заметил огни деревни. Как выяснилось, в ней размещалась немецкая часть, которая еще не присоединилась к всеобщему бегству. Один из солдат перевязал его раны, а потом он получил официальное свидетельство, что он больше не пригоден для несения военной службы. «Какой замечательный клочок бумаги! После того ада, через который мне довелось пройти, я чувствовал себя так, как будто получил отпущение грехов»[1278].

Поистине адские картины смерти и человеческих страданий, масштабы которых могли бы поразить воображение самого Иеронима Босха, ужасали даже тех, кто стал их причиной. Двумя месяцами ранее 56-я пехотная дивизия Хорста Ланге участвовала в операции по окружению под Вязьмой. Тогда он с пренебрежением относился к Красной армии и к растущему количеству пленных, заметив, что может разглядеть среди них «очень мало интеллигентных лиц». Напротив, когда они наступали от Смоленска по направлению к Москве, он с гордостью наблюдал за «бесконечным потоком наших подкреплений, ровно марширующими колоннами… осязаемым механическим движением нашей техники, организованным до мельчайших деталей»[1279]. Однако со временем, после казавшихся бесконечными переходов и маршей, его дух, как и тело, начал слабеть. К тому времени, когда его часть подошла к Красной Поляне, он