Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

для поддержки советских войск, оборонявших Кавказ. К такому жесту премьер-министра склонил Иден, надеявшийся на будущей встрече продемонстрировать Сталину преданность Великобритании делу англо-советского союза против нацистов.

Брук был в ужасе от этого плана. «Вероятно, нам придется отказаться от наступления в Ливии [операции “Крусейдер”], в то время как я уверен, что наша стратегия в ведении войны должна заключаться в том, чтобы сосредоточить как военные, так и политические усилия на скорейшем завоевании Северной Африки»[1255]. Вечером того же дня он настолько убедительно изложил свою точку зрения в правительственном Комитете по обороне, что, как он выразился, «нам удалось отговорить премьер-министра от этой идеи»[1256]. Однако у его победы была своя цена – внезапно последовавшая инициатива Бивербрука о том, что вместо этого Сталину следует предложить 500 танков.

На следующий день, притом что отъезд Идена был назначен на 7 декабря, Брук высказался совершенно однозначно. Армия в лучшем случае может отправить только 300 танков, и даже их нельзя поставить раньше июня следующего года. Более того, он ясно дал понять, что «не рекомендовал бы делать такой подарок, так как это серьезно ослабит оборону нашей страны и преждевременно раскроет новую модель танка». После этого начались первые из целой серии «бесконечных» дебатов в правительстве, что сильно раздражало нового начальника Генерального штаба. Министр иностранных дел был особенно назойлив: «Энтони Иден [вел себя] как капризный ребенок, ноющий, что его посылают на встречу с дядюшкой Сталиным без подходящего подарка, а в это время бабушка Черчилль утешала его, рассказывая, какие прекрасные речи он сможет вместо этого произнести».

В тот вечер после ужина начальники штабов встретились снова. Дискуссия опять пошла по кругу. Танки? Авиация? Сколько? К какому сроку? Под конец Черчилль вспылил и начал орать на своих советников за то, что они не предлагают ничего сами, но неизменно отклоняют любые его предложения. Затем он захлопнул папку со своими бумагами, объявил совещание закрытым и вышел из комнаты. «Это выглядело довольно жалко и было совершенно не нужно, – заметил Брук. – Мы всего лишь пытались уберечь его от взятия обязательств, которые потом будет трудно выполнить. Это все из-за того, что он слишком много работал и поздно ложился спать. Очень жаль. Одному Богу известно, где мы были бы без него, но только Богу известно и то, где мы окажемся с ним»[1257]. В конце концов был найден своего рода компромисс. Идена наделили полномочиями вместо войск предложить Сталину 200 танков и 500 самолетов – в надежде, что Военному министерству удастся выклянчить их у какого-нибудь недовольного легиона Брука.

Политическая цель визита Идена вызывала еще больше разногласий. Еще до вымученных извинений Сталина перед Черчиллем глава МИДа обдумывал проект англо-советской хартии, которую можно было бы предложить Сталину в качестве эквивалента Атлантической хартии (нехотя одобренной советским лидером в августе). Каким должно было стать содержание этой «Волжской хартии», было еще неясно, но две недели назад из своей дипломатической ссылки в Куйбышеве Криппс отправил Черчиллю резкое «личное» послание, призывая того к гораздо более решительной поддержке Советского Союза:

Сталин не уверен, что мы чистосердечно и безоговорочно поддерживаем русских в этой войне… Несмотря на частые предостережения, правительство Его Величества до сих пор, как кажется, не уделяло должного внимания этим фундаментально важным вопросам, которые Сталин считает решающими для проверки нашей искренности… не только во время войны, пока русская армия явно обладает для нас неизмеримой ценностью, но и в послевоенное время, когда, по мнению некоторых, наши симпатии и сотрудничество с Россией могут оказаться более выгодными советскому правительству, чем нам… Чем дольше в его уме остается это состояние неопределенности, тем больше Сталин будет склонен верить, что наша единственная цель – заставить его продолжать борьбу с немцами как можно дольше[1258].

Упрек был неприятным, но не столь уж далеким от истины. Как выразился Черчилль, размышляя над неудавшейся попыткой вермахта овладеть Москвой, «угроза вторжения на наш остров отсутствовала все время, пока германские армии были заняты на востоке этой борьбой не на жизнь, а на смерть»[1259].

Под влиянием Криппса Идену пришлось признать, что какой-то совместный план послевоенного будущего Европы действительно необходим, а отношения между Москвой и Лондоном не могут ограничиваться лишь пустыми словами. Черчилль был слишком проницателен, чтобы игнорировать подобные соображения. Вопреки тому, что Иден назвал «нежеланием премьер-министра вообще рассматривать послевоенные проблемы»[1260], военный кабинет убедил его в необходимости сообщить Сталину, что Великобритания намерена, по словам личного секретаря Идена, «в полной мере сотрудничать с Советом [sic] как во время, так и после войны». Но была одна важная оговорка. Иден должен был ясно дать понять советскому лидеру, что на данном этапе невозможно «представить четкую и окончательную программу целей войны, так как она у нас еще не сформулирована». Это, в свою очередь, делало невозможным сколько-нибудь подробное обсуждение того, в чем именно подобное сотрудничество будет заключаться после завершения войны[1261]. Это была скромная основа для переговоров, но для дипломата с кошачьей ловкостью Кадогана ее оказалось достаточно, чтобы составить англо-советское соглашение, которое, сохраняя преднамеренную расплывчатость, в общих чертах намечало возможные контуры послевоенного урегулирования в Европе. Но даже это было слишком для премьер-министра. На встрече кабинета 27 ноября он разом отклонил предложение, по-видимому, «даже не прочитав из него ни единого слова»[1262]. На следующий день проект был еще больше размыт, пока не стал, по выражению Кадогана, «слабым, как ресторанный кофе»[1263]. Тем не менее это было все, что Иден мог предложить советскому лидеру. Его грандиозная идея о «Волжской хартии» умерла.

8 декабря Иден был на борту тяжелого крейсера «Кент» на базе британского военно-морского флота в Скапа-Флоу и готовился отправиться в СССР. Он страдал от сильного приступа гастроэнтерита и бо́льшую часть дня был прикован к своей койке. После звонка от премьер-министра состояние его не улучшилось. Черчилль, пребывая в приподнятом расположении духа, сообщил министру иностранных дел, что вскоре тоже планирует отправиться в морское путешествие – в Соединенные Штаты. По словам личного секретаря Идена Оливера Харви, его шеф «был в ужасе» от этого плана и попытался отговорить Черчилля. Но безуспешно. В отчаянии он позвонил американскому послу Джону Уайнанту, который тоже был поражен этой новостью и посоветовал отложить визит как минимум до Нового года. Харви был потрясен не менее: «Я в ужасе от последствий того, что они оба [Черчилль и Иден] окажутся в отъезде одновременно. Британская публика совершенно справедливо решит, что они сошли с ума». Но если Иден откажется от своей московской миссии, это пошлет совершенно неверный сигнал Кремлю, так как «отложить визит Э. И. к Сталину ради визита п.-м. к Рузвельту было бы смерти подобно. Это лишь укрепит все самые худшие подозрения Сталина»[1264].

Иден не сдавался. Он позвонил заместителю премьер-министра Клементу Эттли, который полностью с ним согласился и пообещал выступить против плана Черчилля на заседании кабинета. Его возражения не дали никакого результата: ничто не могло сбить Черчилля со взятого курса. Когда тем же вечером Кадоган попытался ему объяснить: Иден был «очень расстроен», что оба они окажутся за границей одновременно, Черчилль отмел все его доводы, сказав: «Все в порядке, это даже к лучшему: Энтони будет там, где мне нужно»[1265]. При личном разговоре с Иденом Черчилль выразился менее прямо, но все же дал понять, что «полное взаимопонимание между Великобританией и Соединенными Штатами перевешивает все остальное»[1266]. Это убеждение стало еще тверже после атаки на Пёрл-Харбор, особенно с учетом того, что, по словам нового начальника Имперского генерального штаба Брука, первоочередной задачей было «сохранить американскую поддержку и не позволить ей иссякнуть»[1267].

Возражения Идена против визита Черчилля не были лишены смысла