Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

и Гальдер по-прежнему настаивали, что гигантское по охвату окружение Москвы не только возможно, но и совершенно необходимо осуществить для победы. Уже не в первый раз фон Бок сообщил Браухичу, что армия Гудериана «полностью выдохлась» и захват Тулы – это максимум, чего она может добиться. Все было напрасно. Гитлеру не терпелось выступить с публичным объявлением о падении Москвы. Для Браухича этого было достаточно. Он цеплялся за явно абсурдную идею фюрера с такой настойчивостью, что фон Боку оставалось лишь констатировать: верховное командование не готово смотреть в лицо фактам. «Несколько раз мне даже пришлось переспрашивать Браухича, слушает ли он меня вообще», – заметил он в полном бессилии[1214].

На следующий день, 1 декабря, все еще в раздражении от непробиваемости Браухича, фон Бок решил напрямую бросить вызов гитлеровским фантазиям, пусть и без упоминания имени фюрера. В своей необычно откровенной оценке критического состояния группы армий «Центр» он заявил:

Несмотря на неоднократные запросы и рапорты, направленные Верховному командованию сухопутных сил группой армий с целью привлечения внимания к удручающему состоянию своих войск, было принято решение о продолжении наступления даже ценой риска полной потери боеспособности атакующих соединений… В результате этой атаки наши войска после ожесточенных, кровопролитных сражений, несомненно, добьются определенных успехов и даже разобьют некоторые русские части, но все это вряд ли будет иметь стратегический эффект. Сражения последних 14 дней показали, что «полное уничтожение» противостоящей нам русской армии является не более чем фантазией. Остановиться у ворот Москвы… означает завязать тяжелые позиционные бои против значительно превосходящего нас по численности противника. Между тем войска группы армий совершенно к этому не готовы. Но даже если невозможное станет возможным… у меня все равно не хватит войск, чтобы окружить город и плотно запечатать его… Таким образом, проводящееся сейчас наступление является атакой без смысла и цели, особенно учитывая тот факт, что время приближается к роковой черте, когда силы наступающих войск будут исчерпаны полностью[1215].

Его сетования не произвели никакого эффекта. В тот же день чуть позже из ОКХ ему передали вопрос фюрера по поводу развертывания одной из дивизий Клюге, что в очередной раз, по мнению фон Бока, продемонстрировало «абсолютно неверную оценку сил 4-й армии». На этот раз фон Бок выразил протест Гальдеру: «Остается только удивляться тому, как мало Верховное командование на всех уровнях осведомлено о содержании моих рапортов… Как я уже сто раз докладывал, у меня недостаточно сил, чтобы добиться окружения противника»[1216].

В своем неискреннем и снимающем с него всякую вину ответе Гальдер попытался заверить фон Бока в том, что «нас также беспокоит повышенный расход сил», но тут же указал, что «нужно попытаться разбить противника, бросив в бой все силы до последнего. Если окончательно выяснится, что разгромить противника все-таки невозможно, тогда нужно будет принять другое решение»[1217]. Если такое указание вообще имело оперативный смысл, оно означало, что армиям фон Бока предстоит сражаться до тех пор, пока они не окажутся на грани полного уничтожения. Тактически его призыв был совершенно бессмысленным; стратегически же это было похоже на игру в русскую рулетку с полностью заряженным пистолетом. Однако на следующий день, не имея другого выбора, кроме как подать в отставку, фон Бок уступил, послав по телексу сообщение во все находившиеся под его командованием корпуса со следующим текстом: «Противник определенно пребывает в состоянии острого кризиса, каковое необходимо эксплуатировать в любом месте, где для этого представится возможность». В записи в своем дневнике он добавил: «Правда, у меня есть известные сомнения относительно того, что наши находящиеся на пределе возможностей части сумеют реализовать это предложение»[1218].

Гудериана еще сильнее терзали те же сомнения, но и он вынужден был подчиниться. Посоветовавшись со своими старшими офицерами, он решил мобилизовать последние силы своих измотанных войск для решающего броска на Тулу 2 декабря. Согласно плану, две ударные группировки, двигаясь с противоположных сторон навстречу друг другу, должны были встретиться приблизительно в 10 километрах к северу от Тулы и тем самым замкнуть кольцо окружения.

Какое-то время казалось, что это возможно. Атака, в авангарде которой двигались три наступавшие с востока танковые дивизии, застала 50-ю армию Болдина врасплох. Прорвав советские позиции в двух местах, они сквозь метель по обледеневшим дорогам с боями продвигались вперед и на следующий день смогли перерезать автомобильную и железнодорожную магистраль, которая связывала Тулу с Москвой. Но этот успех был очень хрупким. Гудериан знал, что без подкреплений их почти наверняка выбьют назад.

Советское верховное командование в Москве еще ничего не знало ни про опасения Гудериана, ни про дурные предчувствия фон Бока. В своей штаб-квартире в центре Тулы, где он проводил совещание с местным партийным руководителем, Болдин прислушивался к зловещему грохоту артиллерийской канонады, доносившемуся с довольно близкого расстояния. Чиновник, который организовывал несколько рабочих батальонов для обороны города, был в растерянности. «Что будем дальше делать?» – спросил он. Болдин, умевший поддержать боевой дух, твердо ответил: «Будем, как и прежде, оборонять Тулу, бить фашистов».

Как только обстановка прояснилась, Болдин связался с полковником Сиязовым, командующим 258-й стрелковой дивизией, которая разместилась в деревне севернее Тулы. Крича в трубку полевого аппарата, Болдин отдал приказ: «Михаил Александрович, немедленно принимайте меры к освобождению Московского шоссе от немцев». Командир, который из-за артиллерийской какофонии едва мог его слышать, попросил повторить приказ. Болдину пришлось диктовать по слогам, чтобы Сиязов его понял. Слабый голос в трубке ответил: «Товарищ генерал, приказ будет выполнен». Позднее Болдин заявит, что не сомневался, что контратака принесет результат. Другие не были так в этом уверены.

Когда позвонили из Москвы, Болдин тут же понял, что это Жуков и командующий Западным фронтом настроен агрессивно:

Предчувствую, что разговор будет не из приятных. Так оно и оказалось.

– Что ж, товарищ Болдин, – в третий раз [после Белостока и Вязьмы] попадаете в окружение. Не считаете ли, что многовато? Я ведь вам говорил, что штаб армии и командный пункт нужно перевести в Лаптево. Вы все упорствовали, приказ не выполнили…

Болдин был одним из немногих, кто не дрожал перед гневом Жукова, и возразил: «Товарищ командующий, если бы я со штабом армии оставил Тулу, Гудериан немедленно занял бы ее. Положение наше было бы куда хуже, чем теперь»[1219]. Жуков отступил, пообещав прислать новые танковые подкрепления, чтобы гарантированно выбить немецкие танки с главного шоссе Москва – Тула.

В тот же день, 3 декабря, Гудериан нанес визит в штаб командующего 43-м корпусом Хейнрици. Чтобы клещи сомкнулись вокруг Тулы, его силам было необходимо соединиться с танковыми частями, закрепившимися на участке Московского шоссе. Хейнрици сообщил Гудериану то, что тот и так знал: пехотные соединения 43-го корпуса находились на пределе своих возможностей; они были полумертвы от холода и постоянно голодали; они спали – если вообще спали – на мерзлой земле, что приводило к воспалению мочевого пузыря и других органов; и все больше солдат и думать не хотели, что на следующий день им вновь предстоит сражаться и, возможно, напрасно погибнуть. Чтобы избежать такой судьбы, одни солдаты, включая тех, у кого был безупречный послужной список, прибегали к членовредительству. Другие были готовы взбунтоваться. Один из полковых командиров Хейнрици, полковник Отто Дрешер, предупредил его: «Наши люди находятся в таком состоянии, что я не могу исключать ситуации, когда кто-то из них повернет оружие против своего офицера – просто потому, что люди в отчаянии и теряют рассудок». Некоторые рядовые напрямую жаловались Хейнрици. «Почему командование 2-й танковой армии приказало нам атаковать, не уверившись, что нас смогут поддержать?» – спрашивали они. «Наши жертвы оказались напрасны; почему нас посылают на зимнюю войну без необходимого обмундирования навстречу трудностям, которые превыше человеческих сил? Знает ли кто-нибудь вообще о том, что здесь происходит?»

Гудериан с сочувствием выслушал Дрешера, сказав, что примерно то же самое