Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

он слышал от других командиров и ему известно, что «повсюду войска истощены до катастрофического уровня, а боевой дух дивизий крайне низок». Однако он пояснил, что его жалобы фон Боку «не нашли понимания и одобрения». Ему также «не удалось убедить и более вышестоящие инстанции [Браухича] отменить наступление»[1220].

Подобно фон Боку и Гудериану, Хейнрици пришел к выводу, что у него нет другого выбора, кроме как продолжать участвовать в операции, которая, как все трое знали, почти наверняка обречена на провал. Гудериан приказал Хейнрици с боями пробиться через позиции противника, окопавшегося западнее Тулы, и выйти на соединение с 5-й танковой бригадой, которая с трудом удерживала шоссе Москва – Тула. В случае успеха Тула будет окружена, а дорога на столицу открыта. Хейнрици пообещал приложить все усилия. 4 декабря передовые части 43-го корпуса, подобно ожившим мертвецам, начали медленно ползти в направлении главного шоссе к северу от города. Температура вновь резко упала до –30 ℃.

5-я танковая бригада была бригадой только по названию. Имея в своем распоряжении всего 30 танков, ее командир полковник Генрих Эбербах должен был вот-вот встретиться в бою с подкреплениями, которые Жуков послал на поддержку Болдина, – советской бронетанковой бригадой, насчитывавшей более 70 танков Т-34, значительно превосходящих по характеристикам немецкие машины. Противостоять им без поддержки 43-го корпуса было просто невозможно. Лейтенант Германн Хосс, находившийся во время этого кризиса рядом с Эбербахом, слышал, как с севера приближался грохот советской бронетехники. «Наша линия обороны слишком тонкая. Если они атакуют массой, они просто проедутся по нам… Мы замерзаем в нашей тонкой униформе – все больше наших солдат получают обморожения. Против нас в бой брошены свежие сибирские части. Они хорошо обучены, их экипировка превосходна», – записал он[1221]. Полковник надеялся удержать свои позиции, уповая на прибытие пехоты Хейнрици.

Вечером 4 декабря Болдину, находившемуся в своем штабе в Туле, позвонили с фронта. Это был полковник Сиязов, которому он приказал звонить каждый час с докладом о ходе сражения. Сиязов ликовал. После боя, продолжавшегося 19 часов, его бойцам удалось соединиться с подкреплениями Жукова. Немецкие танки были выбиты с шоссе. «По шоссе Москва – Тула можно возобновлять движение», – доложил он с едва скрываемым восторгом[1222]. С точки зрения оперативной обстановки, а также психологически и символически это был поворотный момент. Битва за Тулу еще не закончилась, но развязка была вопросом нескольких часов.

Армейский корпус Хейнрици при поддержке одной из пехотных дивизий Клюге вошел в соприкосновение с частями 50-й армии Болдина ранним утром 5 декабря, но атака почти сразу же захлебнулась. По дороге из полевого штаба к фронту Хейнрици проезжал мимо своих солдат, бредущих в противоположном направлении. Они говорили, что их отправили в тыл из-за обморожений. Он наткнулся на других, сгрудившихся вокруг небольших костров на просеке. Это были явно сломленные люди. Он приложил все усилия, чтобы заставить их вернуться на фронт, говоря, что танки Гудериана всего в нескольких километрах и, как только они соединятся с ними, Тула будет окружена. Ему показалось, что его маленькая проповедь приободрила солдат, но когда он взглянул на них, «этих замерзших, плохо одетых, голодных, немытых и покрытых грязью людей», он подумал, что, «если бы русские увидели их сейчас, они бы вряд ли прониклись уважением»[1223]. Вскоре он смирился с неизбежным. Вечером 5 декабря – к радости своих истощенных солдат, часть из которых уже начала отступать по собственной инициативе, – он решил прекратить наступление.

На протяжении всего дня к Гудериану отовсюду стекались столь же плохие новости. При температуре около –35 ℃ моторы танков отказывались заводиться, ружейная смазка застывала, грузовики ломались, продовольствие и другие припасы не доходили до фронта. Если коротко, 2-я танковая армия была попросту обездвижена[1224]. В тот вечер безутешный генерал позвонил Хейнрици и сообщил ему, что – впервые с начала Второй мировой войны – он в одностороннем порядке принял решение приостановить операцию. 2-я танковая армия должна была отступить. «Обстоятельства, – сказал он, – сильнее наших желаний»[1225].

Гудериан, столь же склонный возлагать вину за свои промахи на других, как и игнорировать приказы, которые ему не нравились, снял с себя какую-либо ответственность за неудачу под Тулой. Однако, хоть он и жаловался на нехватку припасов и неблагоприятные погодные условия, он не стал открыто протестовать, когда получил от фон Бока приказ продолжить увязшее наступление. Он, не колеблясь, призывал своих офицеров продолжать сражаться, несмотря на полное истощение солдат, и приостановил операцию только тогда, когда она сама по себе зашла в тупик. Хотя он винил руководство, он нес серьезную ответственность за то, что упорно продолжал двигаться к цели даже после того, как убедился в ее недостижимости.

Отход немецких войск проходил беспорядочно. Солдаты Гудериана часто попадали под плотный обстрел, и тогда их отступление превращалось в бегство. Дисциплина рухнула. Несколько подразделений поддались панике. Эрих Хагер, служивший в 17-й танковой дивизии, описывал общее удручающее состояние: «Ночью наша пехота [была] втянута во множество перестрелок. Русские дважды атаковали. Пехота бежала, потеряла все машины. Все офицеры убиты. Пехота смогла отойти назад в деревню, но в этом мало смысла, машин нет… Они хлебнули достаточно»[1226].

В этом 2-я танковая армия была не одинока. На северо-западных подступах к Москве 3-я танковая группа Рейнхардта с боями медленно продвигалась на юг вдоль канала Москва – Волга, но 4-я танковая группа Гёпнера, добившись крайне незначительных успехов и понеся при этом тяжелые потери, вынуждена была остановиться. Как на юге, так и на севере войска буквально едва волочили ноги. Во многих случаях боевой дух наступавших был настолько низок, что они были на грани открытого неповиновения. Командиры 10-й танковой дивизии докладывали, что «даже самыми жесткими мерами больше невозможно заставить войска атаковать… Решающий фактор – полное физическое и психологическое истощение войск»[1227]. Это был не единичный случай. 2 декабря командир полка из 23-й пехотной дивизии докладывал: «Два батальона из находящихся под моим командованием войск отказались двигаться дальше. Потери в офицерах и рядовых просто стали слишком высоки, почти не осталось боеприпасов»[1228]. Операция «Тайфун» окончательно выдохлась.

В своей слепой вере, что воля фюрера преодолеет временные трудности, высший командный состав вермахта по-прежнему отказывался смириться с позором неудачи. Притом что 2-я танковая армия Гудериана отступала, 4-я армия Клюге перешла к обороне, а 3-я и 4-я танковые группы ввели в бой свои последние резервы, подобная самоуверенность заразила даже фон Бока, который ранее сам неоднократно предупреждал вышестоящее начальство о катастрофе, которая в конце концов и произошла с его армиями. Как будто просто вступить в бой было достаточно, чтобы создать видимость победы на фоне явного поражения, он отказался прекращать наступление. Оно должно было возобновиться 6 декабря.

Какое-то время Гёпнер продолжал гнать своих солдат вперед, утверждая, что «цель все еще может быть достигнута»[1229]. 3 декабря, однако, он уведомил командующего 4-й армией Клюге о том, что, если ОКХ не приостановит наступление, его танковая группа «будет обескровлена» и не сможет противостоять советским контратакам[1230]. В тот же день он сообщил фон Боку, что его «наступательный потенциал в основном исчерпан»[1231]. Два дня спустя, 5 декабря, Рейнхардт отправил столь же мрачное донесение о состоянии 3-й танковой группы: «…ее наступательный потенциал иссяк»[1232].

Фон Бок оказался в весьма затруднительном положении. Встревоженный неспособностью Браухича донести до Гитлера «неприкрашенную информацию» о положении его армий, он решил через голову своего командующего обратиться к начальнику штаба оперативного руководства вермахта. «Войска группы армий по-прежнему имеют приказ наступать по всему фронту», – сказал он Йодлю, но тут же предостерег его, что «приближается время, когда войска полностью израсходуют свою ударную силу». Однако запоздалый «переход к обороне» на фоне стремительно растущей мощи армий Жукова, сосредоточенных вокруг Москвы,