Операция «Барбаросса»: Начало конца нацистской Германии - Джонатан Димблби

пришлось отступить. «16 ноября случилась беда, – писал один советский солдат, Анатолий Швебиг. – Многие наши передовые части были окружены противником, и сам Рокоссовский отчаянно пытался избежать окружения. Немцы вышли на шоссе из Волоколамска [130 километров к северо-западу от столицы] на Москву, и у нас не остались почти ничего, чем можно было бы их остановить»[1163]. Слово «почти» не было случайным. Одной из многих боевых частей, полных решимости защищать Москву, была 316-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор Иван Панфилов. Вокруг имени этого будущего Героя Советского Союза позднее сложились легенды, но, даже если их развеять, они все же свидетельствуют о решимости, которую безо всякого преувеличения можно назвать героической.

Один из панфиловских взводов истребителей танков – 28 человек – окопался на Волоколамском шоссе, примерно в 100 километрах от столицы. 16 ноября они попали под длительную воздушную бомбардировку. Вскоре на их позиции пошел отряд немецких пехотинцев, вооруженных автоматами. Атаку отбили. Вскоре немцы предприняли еще одну попытку, на этот раз при поддержке роты танков. Их снова отбили, но вскоре те вернулись с еще бо́льшим количеством танков. Рассказывали, что именно в этот момент комиссар взвода Василий Клочков, уже серьезно раненный, схватил две или три гранаты и бросился под немецкий танк с криком: «Велика Россия, а отступать некуда – позади Москва». По официальной информации, панфиловцы уничтожили большое количество танков – точная цифра так и осталась неизвестной, – но все 28 погибли в бою. (Из-за чего, конечно, трудно подтвердить последние слова Клочкова[1164].)

На самом деле некоторым из них удалось выжить и отступить в окрестные леса. Потом они могли рассказать свою историю и наверняка получили выговор за отступление без приказа. Не все они погибли в один день или в одном бою. Двое попали в плен, а двоим удалось сбежать. Один из них смог добраться домой на Украину, где жил в своей деревне вплоть до конца войны[1165]. Также утверждают, что решимость самого Панфилова лично возглавить самоубийственную оборону этого укрепленного рубежа на пути к Москве была подкреплена телефонным звонком Жукова, приказавшего ему «стоять насмерть»[1166]. Память о Панфилове была увековечена после того, как 18 ноября он был сражен осколком мины, когда беседовал с группой военных корреспондентов[1167][1168].

Волоколамск стал фоном еще одной легенды, на этот раз чуть менее противоречивой. 17 ноября Ставка издала приказ № 428, из которого с беспощадной ясностью следовало, что в деле защиты Родины все меры хороши, даже если придется пожертвовать ее собственными детьми. Чтобы изгнать наступавшего врага из деревень, которые он занял, и заставить немцев «замерзать на улице», армии было приказано «разрушать и сжигать дотла все населенные пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 километров в глубину от переднего края и на 20–30 километров вправо и влево от дорог»[1169]. В первую очередь это была задача партизан. Среди них была 18-летняя комсомолка, которую звали Зоя Космодемьянская – одна из примерно 20 000 добровольцев со всего Советского Союза, которые записались на войну с немцами в первые дни Великой Отечественной войны.

Женщины не только работали кирками и лопатами на строительстве московского кольца обороны или ухаживали за ранеными во фронтовых госпиталях в качестве медсестер. Когда армия стала остро нуждаться в солдатах, стало ясно, что женщины ничуть не хуже мужчин могут проявить себя и на поле боя. Это объяснялось не столько стремлением к равноправию полов, сколько отчаянной необходимостью. Собирательно их называли просто «девчата». Они постоянно подвергались дискриминации и насмешкам со стороны своих сослуживцев-мужчин. Им пришлось доказывать свою стойкость и ценность делом – и они доказывали. Женщины становились прекрасными пилотами, управляли дальними бомбардировщиками и совершали ночные налеты глубоко в тылу противника; они были среди самых терпеливых и метких снайперов, а в качестве диверсантов и партизан проявили не меньше изобретательности и усердия, чем сослуживцы-мужчины.

В составе одной из диверсионных групп, которым было поручено выполнение приказа № 428, Космодемьянская проникла в деревню Петрищево, неподалеку от Волоколамска, вооруженная пистолетом и бутылками с зажигательной смесью. Однажды вечером, когда она готовилась поджечь сарай, ее выдали и схватили.

Когда немецкие солдаты начали пытать Зою, к избиениям присоединились две местные крестьянки, ранее потерявшие свои дома из-за поджогов. Затем диверсантку повели к эшафоту, а на груди у нее висела табличка с надписью «поджигатель домов». У виселицы собралась толпа, чтобы наблюдать за казнью. По словам свидетелей, она крикнула: «Граждане! Вы не стойте, не смотрите, а надо помогать воевать! Эта моя смерть – это мое достижение!» Немецкий офицер ударил ее. Другие фотографировали происходившее, а она продолжала свою пламенную речь. Когда ей на шею накидывали петлю, она, со слов очевидцев, крикнула: «Сколько нас ни вешайте, всех не перевешаете, нас 170 миллионов. Но за меня вам наши товарищи отомстят».

Это были ее последние слова. Ее тело оставили висеть на ветру целый месяц на потеху немецким солдатам. Накануне Нового года группа пьяных солдат сорвала с нее одежду и отрезала груди[1170]. Вскоре история Зои Космодемьянской стала важным пропагандистским оружием. Газета «Правда» опубликовала подробный рассказ о ее подвигах и казни, которые произвели большое впечатление на Сталина (немцам, которые ее допрашивали, она назвала чужое имя; лишь после выхода статьи в «Правде» стало известно настоящее). Через два с небольшим месяца после ее казни – к тому времени Волоколамск и окрестности были освобождены – Зое Космодемьянской было заслуженно присвоено звание Героя Советского Союза[1171]. Она была одной из многих женщин, удостоившихся этой высшей награды.

Крайние формы самопожертвования постепенно подрывали боевой дух немцев, усугубляя их страдания от нехватки продовольствия и отсутствия зимнего обмундирования – при температурах, которые уже опускались до –30 ℃. Гельмут Штифф, офицер штаба 4-й армии фон Клюге, не стеснялся признать это:

Я испытываю страх перед тем, что может произойти здесь. У нас больше нет резервов, а свежие подкрепления не прибудут раньше весны… Мы влезли в большие неприятности. Бесит, когда слушаешь весь тот вздор, который несут наши пропагандисты. Просто поразительно, как много сказок они сочиняют. Они вновь и вновь высмеивают русских. Они как будто нарочно искушают судьбу[1172].

Подобным же образом ситуацию описывал пехотинец Эрнст Яуэрник:

Мы только начали наш последний бросок к Москве – но испытываем нехватку почти во всем… По части продовольствия мы получаем очень мало. Осенью нашим врагом была грязь, а нынешний мороз может окончательно нас добить… Мороз и изнурительные форсированные марши доводят нас до края безумия… [мы]… измотаны и несчастны[1173].

Температура снизилась настолько, что хлеб приходилось распиливать ножовкой или разбивать на куски штыком, а затем засовывать в карманы брюк, чтобы он оттаял. Фляжки с горячим чаем замерзали так быстро, что их приходилось размораживать тем же способом, а затем пить чай холодным. Только на наличие вшей мороз никак не повлиял. Чтобы избавиться от этого проклятья, солдаты устраивали костры из хвороста, снимали одежду и коптили ее над дымом, а сами стояли голыми и мерзли.

Наряду с холодом, отвратительными бытовыми условиями и постоянным голодом вши способствовали многочисленным вспышкам дизентерии. Болезнь так свирепствовала, что люди на марше периодически выходили из строя, чтобы справить нужду. Из-за мороза, как заметил офицер-медик Генрих Хаапе, при этом они «теряли больше тепла, чем могли себе позволить». Понимая, что сочетание грязной одежды и отрицательных температур еще больше увеличит и без того высокий риск обморожений, и пытаясь сохранить боеспособность своих солдат, он придумал решение:

Поэтому, отбросив приличия, мы делали разрезы в 10–15 сантиметров длиной на задницах их брюк и подштанников, чтобы они могли облегчаться, не снимая одежды. Санитары-носильщики или их собственные сослуживцы затем заштопывали разрезы нитью или тонкой проволокой до следующего раза, когда операцию приходилось повторять. Все солдаты похудели, их брюки сидели свободно, что позволяло