Цезарь и Христос - Уильям Джеймс Дюрант

чтобы таким образом вся Империя открылась для свободной торговли. В сенате этот законопроект был отвергнут под воздействием корпораций, ведавших сбором налогов, — это поражение свидетельствовало о том, что принципат по-прежнему оставался в очерченных для него конституционных пределах.

Чтобы отвлечь Нерона от вмешательства в государственные дела, Сенека и Бурр позволили ему предаться чувственным утехам, которым не было меры. «В дни, когда порок имеет привлекательные стороны для всех сословий, — говорит Тацит, — трудно ожидать от властелина, чтобы он вел жизнь суровую и полную самоотречения»{647}. Религиозность и вера также не могли вдохновить Нерона придерживаться нравственного образа жизни; поверхностные философские познания освободили его интеллект, при том что его способность к суждению осталась незрелой. «Он презирал все культы, — пишет Светоний, — и опорожнял мочевой пузырь на изображение самой почитаемой своей богини — Кибелы»{648}. Под воздействием инстинктов он испытывал неодолимую тягу к обжорству, экзотическим наслаждениям, расточительным пиршествам, на которых стоимость одних только цветов превышала 4 000 000 сестерциев{649}; только скупцам, говорил он, свойственно считать, сколько они потратили. Он восхищался Гаем Петронием и завидовал ему, ибо этот богатый аристократ научил его, как по-новому можно соединить вкус и порок. «Петроний, — говорит Тацит в своем классическом описании эпикурейского идеала, —

дни отдавал сну, ночи — выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других вознесло к славе усердие, то его — праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденнее они были и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к нему относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он выказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями. Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием»{650}.

(Перевод А. С. Бобовича)

Нерон был не настолько тонок, чтобы придерживаться подобного аристократического эпикурейства. Он посещал, переодевшись, бордели; он слонялся по улицам и часто заглядывал в кабаки, сопровождаемый друзьями своего склада; они грабили лавки, нападали на женщин, «изливали свою похоть на мальчиков, раздевали прохожих, били, ранили, убивали»{651}. Сенатор, который упорно сражался с переодетым императором, был вскоре принужден к самоубийству. Сенека пытался как-то обуздать сладострастие императора, взирая сквозь пальцы на его связь с вольноотпущенницей Клавдией Актой. Но Акта была слишком преданна Нерону, чтобы надолго сохранить его привязанность; вскоре он заменил ее женщиной, которая обладала выдающимися и изощреннейшими талантами во всех областях любви. Поппея Сабина происходила из знатной семьи и была весьма богата; «у нее, — говорит Тацит, — было все, кроме порядочности». Она принадлежала к тому типу женщин, которые проводят целые дни, наряжаясь и украшаясь, и живут только тогда, когда желанны. Ее муж Сальвий Отон хвастался красотой жены перед Нероном; император недолго думая поручил ему управление Лузитанией (Португалией) и осадил Поппею. Она отказалась стать его любовницей, но была согласна выйти за него, если он разведется с Октавией.

Октавия молча сносила проступки Нерона и сохранила незапятнанными скромность и чистоту, живя с самого детства в атмосфере полной сексуальной вседозволенности. К чести Агриппины, она до самой смерти защищала Октавию от Поппеи. Она использовала любой предлог, чтобы не допустить развода, и, по словам Тацита, даже женские чары пустила в ход, пытаясь уговорить сына. Поппея задействовала свое очарование и победила. Она смеялась над Нероном, говоря, что он боится матери, и заставила его поверить в то, что Агриппина задумала его свергнуть. В конце концов, обезумев от страсти, он согласился убить женщину, которая произвела его на свет и подарила ему полмира. Он подумывал о том, чтобы ее отравить, но она была настороже и приготовилась к отражению этой опасности, регулярно принимая противоядие. Он попытался ее утопить, но ей удалось выплыть в безопасное место после подстроенного им кораблекрушения. Его люди преследовали Агриппину до ее виллы; когда она была схвачена, то обнажила свое тело и воскликнула: «Рази в чрево!» Чтобы убить ее, йришлось нанести много ударов. Император, осматривая непокрытый труп, заметил: «Я и не знал, что у меня такая красивая мать»{652}. Сенека, утверждают наши источники, не принимал участия в заговоре. Однако печальнейшие строки в истории философии повествуют о том, как Сенека составлял письмо, в котором Нерон описывал сенату мнимый заговор Агриппины против принцепса и утверждал, что, разоблаченная, она покончила с собой{653}. Сенат любезно принял предложенные ему объяснения, в полном составе явился приветствовать Нерона при въезде в Рим и вознес благодарственные молебствия богам за то, что те сохранили Нерону жизнь.

Трудно поверить в то, что этот матереубийца был молодым человеком двадцати двух лет, страстно любившим поэзию, музыку, искусство, драму и атлетические игры. Он восхищался греками за их разнообразные состязания, в которых выявлялись физические или артистические таланты, и пытался ввести схожие соревнования и в Риме. В 59 г. он учредил ludi iuvenales, или молодежные игры; год спустя он положил начало Нерониям, построенным по образцу происходившего раз в четыре года праздника в Олимпии; в их программу были включены скачки, атлетические и «мусические» состязания, при этом под последнюю категорию подпадали поэзия и ораторское искусство. Он выстроил амфитеатр, гимнасий и величественные общественные купальни. Он проявил ловкость в занятиях гимнастикой, был энтузиастически настроенным возницей и наконец решил принять участие в играх. Его филэлли-нистическому уму представлялось, что такое участие не только уместно, но и соответствует лучшим традициям греческой древности. Сенека полагал, что это может вызвать насмешки, и попытался ограничить императорские выступления отдельным стадионом. Нерон взял над ним, однако, верх и пригласил публику присутствовать на представлении. Народ явился и горячо аплодировал императору.

Но главным желанием этого не сдерживаемого ничем сатира было желание стать великим художником. Обладая полнотой власти, он стремился к полноте совершенства. С благоприятной стороны характеризует его и та кропотливая серьезность, с какой он предавался занятиям гравировкой, живописью, скульптурой, музыкой и поэзией{654}. Чтобы улучшить свое пение, «он лежал на спине со свинцовым листом на груди, очищал желудок промываниями и рвотой, воздерживался от плодов и других вредных для голоса кушаний»