Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

в речи Молотова, касающийся посла Овия, — ибо наша задача сейчас работать над улучшением англо-советских отношений… пусть прошлое покоится в гробу, надо думать о будущем». Литвинова отчет Майского до конца не успокоил[783].

Ванситтарт почувствовал это беспокойство со стороны СССР и написал Чилстону: «Мы прекрасно сознаем, насколько в текущих обстоятельствах важна Россия, а также насколько важно никоим образом не дать ей повод думать, будто мы и Франция сбираемся бросить ее в беде, иначе она захочет, не теряя времени, договориться с Германией»[784]. Следовало бы вспомнить пророческие слова Ванситтарта четыре года спустя, когда СССР окончательно вышел из системы коллективной безопасности.

На той же встрече Майский уведомил Ванситтарта о том, что его и Эллиота с радостью примут в Москве. Ванситтарт воспринял новость с воодушевлением, предположив во всеуслышание, что вместо него и Эллиота мог бы поехать Саймон. Майский саркастически записал в дневнике, что, мол, он, конечно же, одобряет кандидатуру, но без особого энтузиазма. Тогда же Ванситтарт упомянул, что для поездки рассматривается и кандидатура Идена: холодная реакция Майского по поводу Саймона давала повод думать, что лучше остановить выбор на Идене[785].

Согласно подробной нумерованной депеше Майского, Ванситтарт однозначно давал понять, что британское правительство поддерживает идею заключения Восточного пакта. «А без Восточного пакта, — сказал он Майскому, — я не мыслю себе вообще умиротворения Европы». Британские дипломаты в Берлине и Варшаве потратили много усилий зря; германское и польское правительства были против. «Ничего не изменилось, — сказал Ванситтарт. — Если немцы распространяют слух, будто бы британское правительство не интересуется Восточным пактом, то они поступают так лишь следуя правилу: “желание — отец мысли”. Теория о том, что будто бы британское правительство ничего не имеет против германской агрессии на Востоке, — совершенная нелепость. Даже ребенок понимает, что, если бы война началась на востоке Европы, она неизбежно перекинулась бы и на Западную Европу». А что же Саймон и остальные? Майский, как всегда, хотел это знать. Что там «Таймс» и лорд Лотьян? «Это чепуха», — отвечал Ванситтарт. С этого момента записи Майского и Ванситтарта совпадают почти полностью, за исключением того, что у Майского в больших подробностях изложен желчный выпад Ванситтарта против «Таймс», — газеты, которая неуклонно деградирует. Там нет сильных авторов. Э. Л. Кеннеди, часто пишущий про международные дела, — это «человек небольшого литературного и политического калибра». Газета «живет своей старой славой». Иностранным дипломатам пора понять, что «нельзя идентифицировать “Таймс” и Форин-офис».

Ванситтарт пытался разубедить Майского насчет состоявшихся ранее в том месяце англо-французских консультаций. «Он просит меня передать советскому правительству, что ни англо-французское соглашение, ни предстоящие переговоры с Германией не окажут никакого неблагоприятного влияния ни на франко-советское сближение, ни на развитие “сильно улучшившихся отношений между Великобританией и СССР” (точные слова В[анситтарта])». Майский пишет, что пересказал Ванситтарта дословно. Ванситтарт также добавил, что в Москве все слишком подозрительные. «В международных делах, — отвечал ему Майский, — подозрительность во всяком случае лучше беспечности». Сказав это, Майский уже собрался было уходить, но Ванситтарт задержал его и задал еще один вопрос.

«В[анситтарт] подвел меня к горящему камину и, перейдя на самые интимные тона, в частном порядке заговорил о лейбористах.

Он-де имеет среди лейбористов много друзей, но должен признаться, что позиция лейбористов в некоторых внешнеполитических вопросах совершенно нелепа, в частности сейчас, например, в вопросе о Германии». Англичане, продолжал Ванситтарт, обычно сочувствуют убогим, вот и в отношении Германии в последние годы такое сочувствие имело место не только среди лейбористов, но и среди либералов и консерваторов. «Однако той Германии, которой англичане сочувствовали тогда, в настоящее время больше нет. В настоящий момент имеется совсем другая Германия — опасная, угрожающая, ощетинившаяся пулеметами и аэропланами». Лейбористы этой перемены не заметили и «во многих случаях механически продолжают ту же линию поведения, которая была вполне правильна и естественна до прихода Гитлера к власти». Он хотел заострить внимание Майского на том, что если тому доведется беседовать с лейбористами и они к нему вдруг прислушаются, «было бы совсем не плохо, если бы я им постарался разъяснить вредность и опасность их нынешней позиции». Майский признался, что уже общался с лейбористами на политические темы, как и с либералами и с консерваторами. «Я тоже иногда не согласен с теми взглядами, которые развивают лейбористы, — ответил Майский, — в частности в отношении европейских проблем, но лейбористы народ упрямый и, как все англичане, любят иметь собственное мнение»[786]. Так завершился разговор с Ванситтартом, прямолинейным дипломатом, который не всегда раскрывал своим коллегам в МИД детали своих бесед с Майским.

Неделю спустя Ванситтарт представил в Кабинет министров записку, где обозначил похожие тезисы: «На протяжении года становится все очевиднее страх России перед Германией, которая ныне одновременно и воодушевляет, и парализует Европу. Политика России изменилась; объем коминтерновской пропаганды снизился, советское правительство стремится к улучшению отношений с Великобританией. Для нас, реалистов, все это имеет большой смысл, и мы не имеем права его упускать; не стоит переоценивать перемену в отношении и в то же время не стоит недооценивать пользу, которую эта перемена может принести нам в тот момент, когда перед нами остро стоит проблема мирового масштаба».

Страх СССР перед нацистской агрессией, продолжал Ванситтарт, привел к появлению в советском правительстве двух школ: Литвинова и военного комиссара Ворошилова. Политика Литвинова «для нас выгодна с политической и экономической точек зрения»; Ворошилов был сторонником традиционной политики сближения с Германией, и эту позицию, как предостерегал Ванситтарт, не стоит сбрасывать со счетов даже несмотря на ярый антикоммунистический настрой Гитлера. «Очевидно, — заключал Ванситтарт, — в наших интересах, чтобы возобладала школа Литвинова». Чтобы усилить ее позиции, британскому правительству следует принять давнее предложение Майского о министерском визите в Москву. «Нам это не будет стоить почти ничего, а учитывая, как Майский настойчив, отказ подпортит Литвинову и без того неидеальную репутацию»[787]. Говоря о советской политике, Ванситтарт был прав и неправ одновременно. В Москве не существовало двух школ политической мысли, была только одна — сталинская. Ворошилов был человеком Сталина и не пошел бы против начальства. Если у него и были свои собственные соображения, то он держал их при себе. В посольствах западных стран в Москве постоянно ходили слухи о скорой отставке Литвинова, но эти подозрения сбудутся лишь в 1939 году. А в 1935 году Сталин поддерживал рекомендации Литвинова, часто цитируя их слово в слово. Не Сталин, так Ворошилов.

По указанию Литвинова Майский встретился с Саймоном по поводу ослабления британской поддержки Восточного пакта. На встрече присутствовал также