Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

немецкая нация. Уже и раньше имелось достаточно оснований, чтобы мало ей доверять, а теперь, наконец, она и вовсе не скрывает свое подлинное лицо. Я хотел бы лишь обратить внимание на то, что немецкая нация находится в центре континента. Без нее не может быть никакой европейской политики, подавно не может быть единой и умиротворенной Европы, которая каждому, обладающему способностью предвидеть, представляется неизбежной необходимостью. На этом зиждется будущее всего западного мира. Другого будущего он не имеет.

Как бы то ни было, в Германии власть попала в руки меньшинства, которое длительное время удерживает ее при помощи гражданской войны. Ибо подавлять других и затыкать им рот — это не в обычаях мирного времени, это означает гражданскую войну. Очевидно, те, кто в меньшинстве, чувствуют себя завоевателями, когда бросают одних своих противников в тюрьмы, толкают других на бегство за границу или на смерть, порабощают большинство людей или сводят их с ума при помощи пропаганды, которая имеет свою систему и является неслыханной. Именно необходимость в такой пропаганде несомненно свидетельствует о состоянии войны в стране. Какими же слабыми и спорными должны быть устои режима, если на службу ему ставится такой беспримерный аппарат. Простая правда, отвечающая общим интересам, никогда еще не нуждалась в такой шумихе, чтобы восторжествовать.

Однако тот, кто рассматривает теперешний режим как нечто окончательное, должен был бы понять, что этот режим является полной противоположностью тем условиям существования, которых жаждет мир и человечество и страстно желает большинство мирных граждан, не исключая и немцев. Если видимость и говорит против Германии, то все же нельзя предоставить гитлеризму честь являться воплощением немецкой души. Иначе следовало бы предположить, что в центре Европы сидит нация, которая своей вечной строптивостью раз навсегда отрезает себе все пути к возрождению.

Это не доказано, и можно легко убедиться в обратном. Например, налицо известная всем перемена в австрийском общественном мнении. Большая часть населения Австрии была за воссоединение с Германией, пока Германия была республикой. А теперь там об этом никто и слышать не хочет, в том числе и австрийские фашисты! Эта страна рассматривает себя как второе немецкое государство, и, несмотря на различные в своей основе пути исторического развития, австрийцы и южные немцы связаны тесным родством. Невероятно, чтобы они почти единодушно стали отрицать гитлеризм, если бы видели в нем нечто подлинно немецкое.

Из этого со всей очевидностью следует, что Бавария поступала бы точно так же; но она не была свободна и подверглась насилию. Католическая, демократическая страна была скована по рукам и ногам и разграблена бандой фанатиков-расистов. А в это самое время часовые с примкнутыми штыками стояли у постелей тяжелораненых министров. Гитлеровцы утверждают, что в Германии произошла революция. Ах нет, это было порабощение. Это было насильственное подавление народа, не решавшегося ни на какое сопротивление.

Ибо насилие словом и делом неистовствовало уже слишком давно, и никто давно уж не думал об обороне. Все были заранее готовы к захвату Гитлером власти, это казалось роком. Массы были загипнотизированы пропагандой. Что же касается главарей республики, то они, не покончив с этой пропагандой пока еще могли, под конец потеряли уважение друг к другу. Республика потонула, из нее вышел весь воздух. Это трудно понять тем, кто не пережил последние месяцы республики. Люди впали в такое состояние духа, когда и надежды никакой не остается и в худшее верить не хочется. Люди глядят, безвольно уставившись, на надвигающуюся катастрофу, и, несмотря ни на что, до последней минуты их наполняет чувство презрения к ней!

Я еще вижу их, собравшихся вместе в одном берлинском доме, министров, парламентариев, писателей; все они — жертвы дикой силы, которая надвигается, уже протянула лапу за властью, не в силах больше ждать, готовая схватить. Они сами вызвали эти надвигающиеся бесчинства именно тем, что были так цивилизованы, именно тем, что презирали слепую варварскую силу. Теперь на них напал смех, полный отвращения, или внезапное, запоздалое возмущение. Один предался бессмысленному оптимизму, другой даже выражал любопытство. Собственно говоря, что должно произойти? Этого им недолго оставалось ждать.

Республика должна была потерпеть поражение, потому что она предоставила своим врагам все свободы, а себе не взяла ни одной. Массы были за нее, и она могла их удержать, ей нужно было лишь захотеть. Даже ее бездействие лишь в малой мере отчуждало от нее принадлежавшее ей большинство. Уже захватив власть, гитлеровцы все еще оставались в меньшинстве, пока они не решились на прямое насилие. Сигналом явился пожар рейхстага. Не произойди он, диктатура не смогла бы найти другое применение этому зданию.

Самый факт применения гитлеровцами насилия говорит за то, что завоевать народ можно было лишь с трудом, искусственно. Разнузданная пропаганда недостаточно подготовила народ к такому хозяйничанью. Надо было сначала довести его до того, чтобы он сам совершил непоправимую подлость. Охота на евреев была гнусностью, превратившейся в «народный праздник», с выставками и ревом. Срамом для Германии были массовые аресты, пытки и убийства, смещение с должностей и преследование республиканцев, которых объявили марксистами, и всех здравомыслящих людей левых убеждений, которым навесили кличку культур-большевиков. Однако начало всему этому положил не немецкий народ. В этом виноваты те, кому было настоятельно необходимо сделать этот народ подлым, чтобы он в конце концов сам к ним примкнул.

Таковы обстоятельства. Бессовестные люди собрались вместе, чтобы злоупотребить плохо охраняемыми общественными свободами. Кроме того, они обратили себе на пользу кризис, а он больше затрагивал душу парода, чем его хозяйство. С этим народом можно было делать что угодно. Это можно сделать и с любым другим народом во времена, когда он беспомощен и не в ладу со своей совестью. С тем же успехом его можно было бы направить на путь человеколюбия. Я знаю этот народ в течение всей моей жизни и могу утверждать, что он способен на добрые поступки, как едва ли еще какая-нибудь другая нация в мире. В первый период республики он был близок к этому. Тогда между классами общества, между вооруженной властью и гражданами существовало доверие, какого еще никогда не знала эта страна.

Но нашлись алчные, злонамеренные личности, целью которых было разрушение демократии, находившейся в стадии становления. Они подступили к этой стране, имея своим оружием ненависть, и оно подходило им. Ибо они — банкроты. Это необходимо иметь в виду. Ни один из них за всю свою жизнь не создал ничего полезного. Ни один из них не имел ни малейших шансов достигнуть чего бы то ни было иначе, чем путем разрушения