Просроченный долг - Йожеф Лендел

окончательно, и чувствуем — свобода. «Да» или «Нет». И все же! Все это, может быть, только затмение солнца. Будущее человечества — горячее, прекрасное солнце. Его закрыла холодная луна, но это не надолго… Надежда есть. Есть «Да» и есть «Нет».

— Тогда уж можно раскинуть карты.

— Нет, это, пожалуй, машина. Пока машина работает нормально, «нет» больше, чем «да». Или половина на половину. Но безумные хозяева колотили по машине кувалдой. Машина помнит о вмятинах, в ней разбилось несколько ламп.

— Помнит? Этот мой белый… он тоже будет помнить о том, как порвался этой ночью?

— Да. Потому что, если ты, скажем, его выбросишь.

— Нет! Пока я жива, я его не выброшу.

— Ну, скажем: потеряешь. Это может быть?

— Сказать можно. Но нет.

— Ну, только предположим. тогда, именно потому, что он порвался, он попадет к тряпичнику. Если бы он не порвался, то мог бы еще прожить некоторое время. Может быть, это слово, помнит, не подходит, но то, что с ним случилось, определило его судьбу, то, что мы называем судьбой. Так же и с лодкой, если та ударилась о скалу и получила пробоину.

— Но я сейчас еще больше его люблю. Я его зашью, крохотными стежками. Из благодарности, что он дожил до вчерашнего дня.

Я замолчала. Он сейчас почувствовал, что я увидела судьбу.

— Мы должны бояться только друг за друга.

— Да, — ответила я. Но нужно было бы, чтобы он взбунтовался. Чтобы говорил, как там вчера, своему старому бывшему другу.

Или. Потому что Константин Владимирович, если бы был жив, снова стал бы моряком, верил бы и пошел бы в бой за родину.

— Нам уже нигде не может быть хорошо, — говорю я.

— Даже вместе?

Я не отвечаю. И я очень хочу, чтобы сейчас, сегодня, было очень хорошо. И нам очень хорошо.

И Константину Владимировичу я не могла бы дать больше.

«Тик-тик-тик. Московское время восемнадцать часов. Передаем прогноз погоды и программу вечерних и утренних передач. Бюро прогнозов сообщает: завтра.»

Конец — Им конец.

«ОТВЕЧАЮ ЗА КАЖДУЮ СВОЮ СТРОКУ»

Мой отец, венгерский писатель Йожеф Лендел, прожил в России четверть века. Значительная часть его творческого наследия — лагерные рассказы и повести, роман «Лицом к лицу», — создана на основе впечатлений семнадцати лет, которые он провел в тюрьмах, лагерях, ссылке. Многое он писал в сибирской деревне Макарово, куда его как «повторника» (Повторниками» называли тех, кто был снова арестован, как правило, по тому же сфабрикованному обвинению. В 1947–1949 гг. «повторничество» было массовым явлением.) сослали на вечное поселение в 1949 году и где он находился ровно 6 лет. В Венгрии его первый рассказ на эту тему был напечатан в 1957 году, а большая часть — в 1959–1962 годах. Но к русскому читателю они попали только в 1990 году. До этого в СССР при жизни писателя вышел роман «Беспокойная жизнь Ференца Пренна», а в 1984 году — том «Избранное», в котором были опубликованы роман-эссе «Созидатели моста» и несколько рассказов на другие темы. Понятно, что в начале восьмидесятых годов трудно было представить, что в СССР напечатают произведения зарубежного писателя о советских лагерях. Правда, в книге есть два отрывка из лагерного цикла: «Дорога строится» и «Лесные картины». Первый предисловие к книге представляет как «пронизанный пафосом созидания» и «светлой верой в завтрашний день» рассказ о строительстве дороги1, второй — поэтические зарисовки таежной природы. Есть в книге и отрывок из повести «С начала до конца», повести о горьком лагерном хлебе (в сибирской тетради она так и называется — «Хлеб»), о тюрьме и лагерях, о двадцати двух месяцах на 101-м километре в Александрове и о «вечном поселении», конец которому положила смерть Сталина и хрущевская оттепель. Но в книгу включены лишь первые страницы повести: рассказ о детских впечатлениях и о грандиозных амбициях юноши стать писателем и революционером, о хлебных очередях во время Первой мировой войны. Автор предисловия, В. Ельцов-Васильев, написал проникновенные слова о писателе и своей встрече с ним. Он упомянул, что из тридцати шести лет эмиграции двадцать пять писатель жил в Советском Союзе, но на главное испытание, определившее все его дальнейшее творчество, лишь намекнул: «Всякое было… И горькая несправедливость, перенесенная стоически, мужественно, с верой в конечное торжество правды, истины»2. Хотя, быть может, советский читатель, которому было не привыкать читать между строк, понял, что скрывается за этими словами.

В 1990 году на русском были напечатаны сразу две книги: «Очная ставка» и «Незабудки», в которые вошли многие из его лагерных произведений. Предисловие к сборнику «Незабудки» также написал В. Ельцов-Васильев. Теперь он уже мог прямо сказать, что после ареста в 1938 году писатель 17 лет провел в тюрьмах, в лагерях, в ссылке, и что в Венгрии эти рассказы вышли отдельной книгой уже в 1961 году, и, таким образом, «Йожеф Лендел едва ли не первым из зарубежных писателей открыто заговорил на языке художественной литературы о жертвах сталинских репрессий»3. Лишь одно несправедливое и не соответствующее действительности утверждение 1984 года он не исправил: что писатель «до последнего мига своей жизни оставался коммунистом»4. То, что в последние годы жизни он был во внутренней эмиграции, критиковал политику властей своей страны, причем не только культурную и идеологическую, понимал, что социалистическая система неизбежно движется к краху, — всё это не было секретом ни у него на родине, ни за рубежом. Он высказывал свое мнение напрямую руководителям страны, в личных разговорах, выступая в Союзе писателей, в своей публицистике.

После смерти официальная культурная политика канонизировала искаженное представление о писателе как о бескомпромиссном коммунисте. Его книги в Венгрии почти не переиздавались, рукописи были закрыты от исследователей и читателей.

Надолго были скрыты и его записные книжки. Частично они были опубликованы только в 1989 году. В книгу «Из записных книжек Йожефа Лендела. 1955–1975» вошла приблизительно половина записей, отражающих мучительные раздумья писателя о прошлом и настоящем своей страны и мира. Они дают ответ, почему 21 августа 1968 года, в день, когда войска стран Варшавского договора перешли чехословацкую границу, он записал: «Я не считаю себя больше членом партии!» (Перевод цитат из записных книжек сделан по подлиннику (многие записи не включены в книгу, кроме того, она печаталась по прижизненным машинописным копиям, не сверенным с рукописью). Если в тексте не указана дата записи, она приводится в круглых скобках.) А за год до смерти, подводя — в который раз — итог жизни и творчеству, он