Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

земле, пронизывая тьму и глухую отчужденность, касается нас таинственное сияние светлой Красоты, обращая текучий, распадающийся, безобразный мир в высшую эстетическую реальность… Эта реальность, – как и много веков назад, – сияет нам пасхальной радостью – началом грядущего немеркнущего дня:

«Пасха! Господня Пасха! Она у нас праздников праздник и торжество торжеств.

Она превосходит все торжества, не только человеческие и земные, но даже Христовы и для Христа совершаемые, как солнце превосходит звезды.

Прекрасно у нас вчера блистало и сияло всё светом, каким наполнили мы и частные дома, и места общественные, когда люди, всякого рода и всякого звания, щедрыми огнями просветили ночь, в образ великого света.

Света, каким небо сияет свыше, озаряя целый мир своими красотами.

Света премирного, который в Ангелах.

Света в Троице, Которою составлен всякий свет, от неделимого Света разделяемый и украшаемый…

Но прекраснее и блистательнее нынешняя светозарность: потому что вчерашний свет был предтечею великого и воскресшего Света.

Ныне же празднуем самое Воскресение, не ожидаемое еще, но уже совершившееся и примиряющее собою весь мир».

II. Теория зрения

1. Библейская традиция

Вместе с новым пониманием бытия христианство внесло в мир и новое его видение, новый тип визуального к нему отношения. «Все открыто перед очами Господа», – читаем в послании апостола Павла к Евреям. А в одной из древнейших христианских эпитафий конца II века, так называемой «эпитафии Аверкия», найденной в 1883 году близ Иераполя, говорится об огромных, всевидящих очах Пастыря, которыми Он смотрит на мир и человеческую душу. Мир для Бога прозрачен и проницаем. «Ничто не ускользает от взоров Божиих: ни настоящее, ни будущее, ни способ существования каждого существа… Он внимателен ко всему, что происходит на мирской сцене и во всех уголках этой сцены. Одним взглядом Он обнимает и целое и подробности», – отмечает Климент Александрийский96.

Для достигшего совершенства христианина мир также становится разомкнутым и прозрачным: он постигает «что было и что будет», прозревает божественные тайны, сокрытые в вещах и их причинах, созерцает ангельские силы и свет божественной славы… И эта позиция постулировала не только экстатическое визионерство, но и последовательную «теорию» зрения, уходящую своими корнями как в античную, так и в библейскую, новозаветную традицию. Исцеление Христом слепых, о которых так много говорится в Евангелии97. Его слова о соблазнах, приходящих через глаз, и о глазе как светильнике тела завершаются в последней книге Нового Завета – Откровении Иоанна Богослова – подчеркнуто визуальным характером явленных образов. Церковная традиция закрепила за автором этой книги еще одно имя: «Тайнозритель».

Зрение может быть извращено, искажено или ложно направлено: можно «смотреть и не видеть» – об этом не раз говорится в Библии. Не менее часто упоминается и об «очах души» или «очах сердца». Однако это вовсе не то «умное зрение», о котором учили античные философы. Античное умозрение, говоря словами Льва Шестова, «по самому существу своему есть стремление отыскать позади, впереди или над живыми существами извечно существующие и господствующие над мирозданием непоколебимые начала98». Высшая польза очей, как свидетельствует об этом Платон в своем «Тимее» (47Ь), состоит в том, чтобы через созерцание законов мироздания будить в человеке стремление исследовать природу Вселенной. «А из этого возникло то, что называется философией и лучше чего не было и не будет подарка смертному роду от богов…» При всей изначальной близости понятий «знание» и «виденье», античная мысль не доверяла физическому зрению, полагая, что за пластически очерченным, телесным по природе универсумом скрыта более глубокая, «истинная» сущность бытия, которую способно постичь лишь интеллектуальное созерцание. Об этом недоверии к человеческому глазу недвусмысленно говорит Парменид во вступлении к своей поэме «О природе»:

… повсюду орудовать мыслью

Должно тебе, чтобы мог обличить и кажимость сути.

Да не подвигнут тебя многолетней привычки соблазны

Глаз применять тут слепые лучи…

… нет, одним ты лишь разумом должен

Взвесить, внимая усердно, мое многоспорное слово99.

Эту принципиальную установку античного миропостижения можно проиллюстрировать многочисленными примерами из творений Платона или Плотина, можно также вспомнить популярные мифы о слепом мудреце Гомере, о царе Эдипе, который не видел гибельных путей судьбы, хотя и был зряч100, о Тиресии, прорицателе из Фив, который лишился зрения, потому что увидел купающуюся Афину, или предание о Демокрите, выколовшем себе глаза для того, чтобы целиком отдаться философскому созерцанию: ибо «зрение глаз препятствует зрению души»! Однако дело не в примерах, а в существе: «умственное зрение» для античного грека полагало дистанцию в его отношениях с миром, символизировало свободу его духа, возможность освобождения от чувственного мира через интеллектуальную отрешенность, открывало путь к постижению первичной сущности бытия, пребывающей над миром богов и идей.

Напротив, библейская традиция настаивает на ценности человеческого зрения, хотя и требует радикальной его перестройки: «просвети»… «открой»… «отврати очи мои» – подобные молитвенные обращения не раз встречаются в текстах Псалмов. Знание, которое по-еврейски обозначается словом «jada», имеет первичное значение «видеть», «наблюдать», «примечать» – то есть значение чисто визуальное, «оптическое», без всякого оттенка греческого «умозрения». Даже у Филона Александрийского, втянутого в орбиту греческой культуры, отношение к зрению преимущественно библейское: для него слова Божий являются Его делами и как таковые относятся к области зрения… Все это заставляет отказаться от построенной некоторыми культурологами и эстетиками упрощенной схемы, согласно которой в эллинизме доминирует видение над слышанием, а в иудаистической традиции – слышанье над видением.

Библия – книга не только слова, но и зримых образов: слово и образ находятся в ней и диалогическом единстве, постоянно дополняют друг друга и не существуют сами по себе: слова, обращенные к Ною, завершаются видением радуги, а драматический спор Нова с Богом – многочисленными картинам мира, которые открывают и в то же время охраняют божественную тайну. Последние слова Иова, обращенные к Богу, особенно характерны: «Я слышал о Тебе слухом уха, теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь» (Иов. 42. 56)… Кроме того, как заметил немецкий гебраист Г. Киттель, в мессианских текстах выражение «слушай Израиль…» вытесняется другим выражением: «возведи очи свои и смотри»… Подобных примеров можно привести множество: картины теофаний восполняются видениями пророков, а тексты Апокалипсиса пронизаны бурной динамикой форм и цветов, говорящих на своем собственном пластическом языке…

Возвращение зрения – дар Божий; и потому неопровержимым был аргумент: «разве бес может отверзать очи слепым?» (Ин. 10, 21 ср.: Пс. 145, 8). И хотя человеческому зрению недоступно видение Лица Божия, тем не менее оно способно