Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Том

Получил весточку от Фрэнка. Напишу ему.

Джулии Элизабет Вулф

Гарвардский клуб

Западная 44-я улица, 27

Воскресенье, 22 января 1928 года

Дорогая мама:

Я собирался написать тебе раньше, но начался период экзаменов, и я был занят, выставляя оценки. Первый экзамен я принимал в понедельник вечером, а закончил с оценками только в четверг. Завтра вечером у меня еще один, а во вторник – еще два. Поэтому маловероятно, что я смогу закончить работу до четверга или пятницы. Поскольку новый семестр начинается на следующей неделе, вы увидите, что у меня недостаточно времени, чтобы нанести визит домой. В лучшем случае я смогу провести в Эшвилле один-два дня.

Поэтому мой следующий шанс – это Пасха. Тогда я и приеду, если у меня будет время и деньги. Сейчас у меня ни того, ни другого. Я работаю до изнеможения, а левый глаз испортился около десяти дней назад. День или два я думал, что в нем что-то есть, но потом обнаружил, что это напряжение глаз – возможно, результат ночной работы и плохого электричества. Однако за последние день-два стало намного лучше – думаю, скоро все будет в порядке.

Я отчаянно устал, но я уже в самом конце своей книги, и через несколько недель я собираюсь отдохнуть. Я собираюсь сходить в театр и постараюсь уделить немного времени нескольким своим друзьям. Возможно, вы считаете, что мне не нужен отдых. Когда я был в Бостоне (два дня), Хильда сказала мне, что получила весточку от Фреда, что он описывал мою легкую жизнь, мой подъем в полдень, и что ему интересно, что я буду делать, если мне придется немного поработать. Интересно, не забыл ли он добавить, что каждое утро я работаю до пяти или шести утра. Хочу заверить всех моих добрых друзей, которые никогда не пользуются головой, разве что для того, чтобы надеть шляпу, что мозг, который слишком много работает, устает так же, как и язык, который слишком много говорит.

Я хочу сказать вам кое-что очень откровенно, я не пытаюсь избежать встречи с кем-либо из вас. Я честно рассказал вам о своих трудностях – всегда рассказывал. Не было никаких уклонений, и, несмотря на уродливые и злобные чувства ко мне, которые, возможно, существуют в семье, неприязнь, которую большинство из нас испытывает ко всему, что нам чуждо, отдалено от нашего опыта и живет на отдельном уровне мыслей и чувств, я очень хочу увидеть вас всех. Потому что я предан вам всем и по-прежнему очень дорожу вами, независимо от того, сколько боли и уродства мне придется вспомнить. И я знаю, что на мне та же палка дегтя, что и на всех вас: все, что я могу иметь в плане ума или таланта, досталось мне по наследству, как и все остальное, хорошее и плохое – жизненная сила, мощь, слабость, пятно в крови, чувственность – все остальное. Не думаю, что меня можно винить за то, что я пытался использовать активы и контролировать или устранять пассивы. Что ж, когда нам есть что сказать, лучше говорить прямо, не так ли? Часть проблем и путаницы в жизни можно было бы избежать, если бы люди время от времени высказывались.

Я поехал в Бостон на два или три дня, чтобы отдохнуть, но все это время я работал. Я писал всю ночь, навестил двух или трех своих друзей в Кембридже и Конкорде, повидался с Хильдой и Элейн.

Элейн грозилась возненавидеть меня навсегда, если я проведу с другой больше времени, чем с ней, или увижу Хильду первой – и так далее. Когда я покончил с ними, у меня не осталось ни отдыха, ни сил. Я был не в состоянии навестить дядю Генри, и я не поехал. Мне не за что извиняться: похороны стоят дорого, а у меня не было денег, чтобы заплатить за гроб.

У нас была мягкая зима, пока в последние два-три дня не наступили лютые холода.

Надеюсь, это письмо застанет вас в добром здравии, в тепле и с хорошим питанием. Также надеюсь, что дела идут лучше.

Пишите как можно скорее, сообщая мне новости. Мое здоровье довольно хорошее, но я устал, устал.

Любви и здоровья вам всем

Том

P. S. Они уже попросили меня вернуться в Нью-Йоркский университет в следующем году – кажется, я первый, с кем они говорили. Я еще не дал ответа.

Следующее письмо было отправлено в различные издательства вместе с рукописью романа «O, Lost» («Взгляни на дом свой, Ангел»).

Замечания для издательского рецензента [*]

Конец марта 1928 года

В этой книге, по моим подсчетам, от 250 до 280 тысяч слов. Книга такого объема, да к тому же написанная неизвестным автором, может показаться безрассудным экспериментом и создать впечатление, что автор ничего не смыслит в издательском деле. Так оно и есть. Это моя первая книга.

Вместе с тем, мне кажется, было бы ошибочно полагать, что раз книга очень длинная, она тем самым слишком длинна. При редактировании она, разумеется, может несколько сократиться. Но вряд ли от этого она станет короткой книгой. Можно, конечно, пожертвовать отдельными страницами, главами, эпизодами. Но сокращать ее наполовину, или на треть, или хотя бы на четверть нельзя.

В книге есть страницы, вызванные к жизни стремлением автора к исчерпывающей полноте выражения, есть места, важность которых состояла не в их неразрывной связи с основной темой, но в том, что работа над ними давала автору импульс для решения своей основной творческой задачи. Эти страницы сделали свое дело, подготовив катарсис, и теперь их можно убрать. Но опять же вряд ли от этого книга станет намного короче.

Мне не кажется, что книга получилась чересчур многословной. Она состоит не из отдельных предложений, а из цельных эпизодов. Да и вообще может ли писатель быть излишне многословным, велеречивым, избыточным? Сами по себе эти эпизоды написаны кратко и сжато, по крайней мере, так мне кажется. Но я подробно описываю жизнь большой семьи за два десятилетия – и конспективно излагаю ее историю за полвека. Кроме того, я повествую не только о внешних событиях в жизни моих героев, прежде всего меня интересует их внутренняя, потаенная жизнь.

Может быть, в книге нет четкой фабулы, но зато у нее вполне ясная композиция. У повествования два плана – внешний и внутренний. Движение вовне это описание устремлений ребенка, мальчика, юноши к свободе,