После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

заполнена пленными из пересыльных лагерей вокруг Бекетовки. Через некоторое время началась погрузка. Людей отбирали по воинским званиям, те, кто имел одинаковый чин, должны были ехать вместе. В нашем вагоне отправились в путь оставшиеся в живых старшие офицеры, майоры, капитаны и несколько лейтенантов. В небольшой 20-тонный вагон загнали 45 военнопленных. Как нам сказали, все остальные вагоны тоже оказались настолько переполнены, что едва можно было закрыть двери. Старшие офицеры попытались разместиться с одной стороны, с другой стороны – капитаны. Оставшиеся обитатели, несколько лейтенантов, разместились посередине. Места не хватало, так как вагон был слишком маленьким, чтобы нормально разместились все. К тому же рядом с дверью было ужасно холодно. Прошло довольно много времени, прежде чем наш эшелон отправился в неизвестном направлении.

В центре вагона находилась печка. Дрова тоже были, но как разрубить эти толстые поленья? У нас давно не было даже ножей. Для солдат Красной армии это были лакомые сувениры, а для нас, военнопленных, – запрещенные предметы. К одной из вагонных досок была прикреплена широкая полоса железа. Если нам удастся снять ее, то мы сможем стругать ею дрова. После упорной работы нам удалось оторвать железку. Теперь можно было делать куски дерева меньшего размера и греться. Это тоже довольно утомительный труд, к тому же дрова, которыми мы топим нашу печь, сырые. Но у нас все получилось! Если встать достаточно близко от печной дверки, можно немного согреться.

Должно быть, мне досталось самое худшее место в вагоне. Оно находилось как раз рядом с дверью в туалет. «Туалет» представлял собой две доски, скрепленные под прямым углом таким образом, что они образуют желоб. Этот желоб вел через дыру в вагонной двери чуть выше уровня пола наружу. Как же было неприятно постоянно, днем и ночью, лежать рядом! Но что я мог сделать? Свободного места в вагоне не было! Ко всему прочему, я мерз, так как печка грела слабо, и согреться мне не удавалось. Скатерть, подаренная мне кем-то несколько дней назад в Бекетовке, практически не позволяла сберечь тепло. Мне точно необходимо было подыскать себе другое место, если я не хотел умереть от холода. Живот сводило от холода, и мне приходилось пропускать через организм воду гораздо чаще, чем остальным. С моими товарищами тоже не все в порядке. У многих была диарея. Еще одна наша проблема – жажда. Нам давали попить редко, слишком редко. А сразу же после того, как ты съедаешь черствый кусок хлеба, так хочется пить! С помощью моего котелка и различных тряпок и веревок те, кто сидел на верхних нарах, пытались на ходу собирать снег. Никому не было дела до того, чистый ли этот снег. Да и вообще, как может быть чистым снег у железнодорожной ветки, регулярно поливаемой машинным маслом, посыпаемой окалиной и прочим мусором? Все желали получить воду. За растопленный снег предлагали даже хлеб. Когда русские приносили в вагон ведро воды, никто из нас не спрашивал, откуда она взялась, так отчаянно нас мучила жажда. На грязь и растительный мусор никто не обращал внимания.

Кроме жажды, которая донимала нас более всего, были еще два других почти столь же неприятных вида пыток: вши и голод. Поскольку воды не хватало даже для питья, мы не могли себе даже позволить думать о том, чтобы помыться или побриться. Я чувствовал, что находился в худшем состоянии, чем когда-либо прежде: заросшим грязью, отвратительным самому себе. Часто в моих снах и когда я мечтал с открытыми глазами, я представлял себе те роскошные блюда, которыми мне доводилось лакомиться в прошлом, особенно одно из них – свиные ножки с картофельным пюре и кислой капустой, а к ним – большой бокал моего любимого пива. Но одних галлюцинаций для того, кто долгое время голодает, явно недостаточно.

То же самое происходило и с моими товарищами. Я обратил внимание на то, что мы могли разговаривать на эту тему практически часами.

День ото дня состояние нашего здоровья становилось все более шатким. Если бы я сам не пребывал в состоянии отупения, то у меня вызывали бы отвращение картины, которые мне довелось увидеть. Время от времени нам в вагон швыряли несколько поленьев дров, и кому-то из самых крепких приходилось расщеплять их полосой железа. Дров не хватало для того, чтобы постоянно поддерживать огонь в печи, которая по большей части пребывала холодной. Пищу тоже выдавали нерегулярно, но один раз в день нам, как правило, приносили что-нибудь из горячего. Если не везло, то приходилось дожидаться следующего дня. Я не знал, где именно мы находимся и в каком направлении нас везут. Люди, что ехали «на верхнем ярусе», считали, что мы уже проехали Пензу, что Волга осталась позади. Но где находится пункт назначения? На Урале? В Сибири? Общее направление движения указывало на эти места.

Как-то поезд остановился надолго, и дверь в вагон внезапно распахнулась. В глаза ударил свет от фонарей. Снаружи мы видели каких-то людей, в том числе женщин. Они были одеты в меховые шубы и валенки. Переводчик спросил:

– Есть в вагоне тяжелобольные?

Никто не ответил, потому что никто из нас ему не доверял.

– Не нужно беспокоиться. Больных отправят в ближайший госпиталь, совсем рядом.

Трое ступили вперед, потом к ним присоединился четвертый.

– Вам тоже следует выйти, герр Нудин, не бойтесь. Вы же сидите в туалете целыми днями.

Человек, которому были адресованы эти слова, был в звании капитана в возрасте примерно 45 лет, полностью истощенным, с глазами, горящими нездоровым блеском. Этот человек был самым больным из всех нас, кто ехал в этом вагоне. Я тоже хотел выйти и отправиться вслед за женщиной в темном пальто, но какой-то только что подошедший человек что-то сказал ей, и меня отослали обратно. Вот уже несколько дней я мучился поносом, зубы стучали от холода, и я чувствовал, что у меня был жар. Мной овладело дикое отчаяние: неужели эти люди дадут мне здесь погибнуть? Я не помню, прокричал ли я это или только подумал про себя. Нет, этого не может быть! Я должен бороться за свою жизнь до конца. Потом будет легче. Я ведь не ждал с самого начала, что попаду в плен, даже не думал, какими могут быть последствия. Так я размышлял, лежа на своем месте, пока, несмотря на холод, мной не овладел сон, который унес меня куда-то в другие края.

Третий марш смерти

Где мы оказались теперь? На станции я увидел несколько букв,