После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

Добравшись до нашей комнаты и растянувшись на кровати, я почувствовал, как дрожат мои руки и ноги. Это было выше моих сил. Я просто не мог больше терпеть. Ближе к вечеру к нам в комнату зашла темноволосая женщина небольшого роста и начала о чем-то расспрашивать. Я не понимал, что происходит. Как будто в тумане, я видел, как женщина говорит что-то моему товарищу, который сразу же повел меня куда-то из комнаты. Я, как слепой, следовал за своим поводырем.

Тиф

Где я? Почему голова такая горячая, а в горле сушь? Чем здесь так пахнет? Я открыл глаза и медленно оглянулся; мое сознание все еще не полностью ко мне вернулось. Я и еще несколько человек лежали в небольшом помещении. На полу вместе со мной еще семеро. На нас все еще были наши военные мундиры. Единственными доносившимися снаружи звуками были хриплые крики ворон и грачей, что летали вокруг. Должно быть, их здесь было очень много. Я чувствовал себя очень вялым. Попытался подняться, но упал. Чем же так пахнет? Едкий запах был повсюду, и тогда я понял, что он исходил от меня. Я с трудом сумел расстегнуть брюки и понял, что они полны экскрементов, которые стекали у меня по ногам. Меня охватило неописуемое отвращение. Сколько времени я лежу здесь? Неужели здесь нет санитаров, чтобы позаботиться о нас? Мои глаза обшарили пространство вокруг, но жалкие фигурки людей, лежавших на полу, ничем не могли мне помочь. Глаза расширились от изумления: все они были мертвы! Вот один из мертвецов лежит прямо рядом со мной! О его состоянии ясно говорят широко раскрытые глаза. На меня нахлынуло чувство невыразимой заброшенности. Неужели и мне придется оставаться здесь лежащим на полу, пока я не умру? По запавшим щекам бесконечным потоком текли слезы. Нет, этого не может быть! Я не собираюсь здесь умирать! Стиснув зубы, я заставил себя приподняться. Нужно снять с себя одежду! Нужно очистить тело от этого дерьма! Я смогу сделать это с помощью старого бритвенного лезвия, которое я нашел в своем вещмешке. Собрав все силы, я снял с себя форменные брюки, а потом срезал кальсоны с помощью лезвия, отрезав по очереди штанины. Потом я как мог постарался очистить те участки тела, что оказались запачканы.

Должно быть, на это ушла целая вечность, мне было трудно судить. В желудке бурчало, потому что я ничего не ел несколько дней. Сколько же я не ел? Или все же я чем-то питался? Осмотревшись вокруг, я обнаружил куски аккуратно нарезанного хлеба. Это значит, что время от времени сюда кто-то заходил. В окно постучали. Через толстое грязное стекло я узнал капитана Крайнера. Я махнул ему рукой. Вскоре он и еще один товарищ из одной со мной дивизии капитан Микаэлис были в комнате. Они спросили о моем самочувствии. Со слезами на глазах я рассказал им о том, что со мной произошло. Крайнер спросил, может ли он чем-то помочь мне, и я попросил горячего чая. Он обещал приготовить его для меня.

– Какое сегодня число? – задал я вопрос и посмотрел на обоих.

– 25 марта.

– Значит, я здесь уже пять дней, а встал всего час назад.

– Ничего удивительного, у вас был жар. А теперь нам нужно идти: тиф заразен.

Когда мои товарищи вышли, я почувствовал себя более уверенно. Я отдал им свой хлеб, так как сам не мог есть. Вскоре после того, как они ушли, в помещение зашла русская женщина. Она осмотрела всех тех, кто лежал на полу, и снова скрылась за дверью. Чуть позже появились двое солдат с носилками. Они погрузили на носилки мертвых и вынесли их. Пожитки умерших русская унесла с собой.

Что будет со мной? Следовало ли мне и дальше продолжать лежать на голом полу? Давление в желудке говорило о том, что вот-вот должно было произойти нечто. Я с трудом поднялся и поковылял к ведру в углу возле двери. Оно было грязным, но все-таки мне пришлось сесть на него. Я не знал, что теперь будет. Кровотечение продолжалось! Итак, помимо лихорадки, у меня теперь еще и тиф! Но я все равно не собираюсь умирать! Ни за что!

Полностью истощенный, я снова лег на свое место на полу. В комнату вошла женщина небольшого роста, та же самая, что заходила ко мне, когда у меня поднялся жар. Скорее всего, она была врачом. Теперь я мог видеть ее ясно. Я понял, что она еврейка. Не проявляя эмоций, она осматривала каждого больного. На плохом немецком она спрашивала тех, кто мог говорить, как они себя чувствуют, подходила к ним и слушала. Она проверяла пульс у тех, кто спал. По ее указанию медсестра, та самая, что руководила выносом мертвых, выдала мне два завернутых в бумагу порошка. Один я должен был принять сразу же, второй – позже. На мой вопрос, сколько мне еще лежать на полу, врач ответила:

– Завтра вам будет лучше!

Я задумчиво смотрел на дверь, в которую она вышла. Это была представительница народа, против которого в Германии мы вели борьбу.

На следующие дни все действительно значительно улучшилось. Поставили деревянные койки, на которые положили набитые соломой матрасы, раздали одеяла. Перед тем как мы легли в кровать, нас заставили все с себя снять. Нашу одежду связали в узел и унесли. Двое наших товарищей, у которых еще оставались силы, отнесли нас на носилках в баню. А полы в бане были очень мокрыми. Во дворе на меня обрушился такой мороз, от которого обрывалось дыханье. Когда меня донесли до бани, зубы выбивали дробь. Но как все-таки была приятна теплая вода!

Если бы еще не головокружение! По скользкому полу приходилось ступать медленно и очень осторожно. В баню переместили еще нескольких наших товарищей, таких же слабых, как и мы. Все мы были похожи на привидения. Я посмотрел на свои руки, тонкие, как у ребенка. А кожа была морщинистой, как у старика. Она напоминала пергамент. Вот на носилках принесли больного, который не мог даже встать самостоятельно. Он едва смог присесть на скамью, но снова упал. Кто-то толкнул его:

– Вы должны помыться! – но потом, посмотрев, внимательно, воскликнул: – Он умер!

Мертвец лежал неподвижно, разбросав руки и ноги, будто небольшой мешок