После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

тоже царил мрак. Я мог различить только то, что перед нами находились длинные ряды двухъярусных коек без матрасов: голые деревянные доски с широкими зазорами между ними. Откуда-то из темноты донесся голос, сообщивший, что мы должны устраиваться здесь, укрывшись тем, что имеем при себе, потому что ни матрасов, ни одеял не предусмотрено. Мы лежали на нижних нарах вместе с моим полуслепым товарищем техником-инспектором, который представился Хансом Люттером, накрывшись его одеялом. Вскоре нами овладела усталость, и мы заснули, пока холод не заставил нас снова проснуться.

Где я? Оглядываюсь вокруг. Вид двухъярусных нар и лежащих на них людей возвратил меня к реальности. Было, как мне показалось, раннее утро. Большинство пленных лежали скрючившись, укрывшись кителем или шинелью. Люттер тоже проснулся. Мы помогли друг другу встать. До туалета было далеко, поэтому мы справили нужду за углом здания. Наверху стаями носились вороны, громким карканьем возвещая скорый приход весны.

– Какой сегодня число? – спросил я Люттера.

– По-моему, 12 апреля, – последовал ответ.

Глава 2

Эмигранты и национальный комитет «Свободная Германия»

Стоял знойный августовский день. Солнце разбрасывало свои безжалостные лучи над высушенной потрескавшейся землей. Над противоположным берегом Камы нависали грозовые облака. Обширная река является как бы климатическим щитом. Она держит на расстоянии черные грозовые тучи, заставляет их отдавать живительную влагу еще до того, как они достигнут города и его окрестностей. Я сидел на скамейке перед приемным отделением в тени березы, защищающей меня от солнечных лучей. Жара перешла в угрожающий непереносимый зной. Здесь, под открытым небом, можно было, по крайней мере, немного отвлечься, погрузившись в свои мысли. Иначе нигде нельзя было ни шагу ступить, не наткнувшись на военнопленного. Я был рад, что здесь никто меня не беспокоил. Было 16 августа, то есть мы находились в этом лагере уже пять месяцев. Как же он изменился за это время! Атмосфера стала гнетущей и непредсказуемой, будто бы штормовые тучи собрались над военнопленными. Как могло такое случиться?

После массовых смертей, которые продолжались до мая, те, кому удалось выжить, переселились в жилые помещения. Ряды военнопленных значительно поредели. Из двух с лишним тысяч офицеров, погрузившихся в эшелон в Бекетовке, выжило только 835. Помимо того что ежедневно требовалось 132 человека для выполнения основных работ по лагерю, таких как колоть дрова, обеспечивать работу бани, помогать на кухне, в госпитале и поддерживать порядок в местах общего пользования, выздоровевшие пленные мало на что годились. Тем не менее русские готовились отправить часть из нас на расчистку развалин бывшей монастырской часовни. Вернувшийся из Москвы с учредительного съезда Национального комитета «Свободная Германия» католический священник 76-й пехотной дивизии Йозеф Кайзер через несколько недель говорил об этом месте:

– Здесь, на развалинах бывшей монастырской часовни, я увидел свет!

Пафос его речи до сих пор отдается набатом у меня в голове, и я ясно вижу презрительную ухмылку на лице гвардии майора, наблюдавшего за нами. В то время никто еще не имел представления о том, что ждет нас всех. Когда я впервые увидел коммуниста-эмигранта Книппшильда и заговорил с ним, я подумал, что передо мной русский. Позже я узнал, что это был эмигрант, бежавший в Россию в 1933 году. Среди нас появились также эмигранты Штейнер и Вольф, сражавшиеся в Немецком легионе на стороне красных в Испании, а также доктор Фридрих Вольд и жена руководителя Коммунистической партии Австрии Петера Фишера, но тогда мы еще не знали о том, какое значение для нас будут иметь эти визиты.

По просьбе моего полкового командира полковника Рейниша я принял командование так называемой ротой из 152 солдат, унтер-офицеров и офицеров. Однако вскоре я понял, что мое положение командира роты было формальным и непрочным. Мне пришлось вступить в конфликт с эмигрантами, которые искали людей, чтобы манипулировать ими в своих политических махинациях. Как солдат, я, естественно, отвергал любую мысль о политическом коллаборационизме, особенно сейчас, когда мы были в плену. Я не хотел быть предателем. Вскоре меня сменил капитан Хильвег родом их Бреслау[3], а я был освобожден от моей должности по состоянию здоровья.

Что за цирк они хотели устроить с нашим участием? Приезжал фотограф, который делал снимки, очевидно в пропагандистских целях. Старших офицеров усадили во дворе за столы, накрытые белой скатертью с едой, которая, как нам сказали, была предназначена только для фотографирования. Затем за столы усадили обитателей малых комнат и начали снимать фотоаппаратами. Под конец был сделан общий снимок. Я до сих пор вспоминаю голодные глаза людей, которые едва могли дождаться, когда же можно будет приступить к еде. Но было так ветрено, что после ухода фотографа ветром снесло скатерти, и после фотографирования всей группой пленных увели в обычную столовую. Некоторым из них в тот вечер не выдали хлеба, поскольку они превысили свою пайковую норму во время обеда. Некоторым из ораторов приходилось при общении с пленными орать в полную силу, так как днем в помещениях электричества не было вообще, а по вечерам оно давало такие шумы, что никто не мог понять, что говорит выступающий. Да никто и не слушал!

Как сейчас помню, как Вайс-Вольф сидит напротив меня и пытается завербовать меня в ряды коммунистов. Планировалось, что я поеду с ним в Москву, где пройду «крещение предателя». Меня даже забрали из «культурной группы», в рамках которой я должен был постараться представиться членом «движения» нашего лучшего и величайшего поэта. А затем произошло самое ужасное, что могли сотворить немецкие офицеры: создание 14 июля 1943 года комитета «Свободная Германия». В качестве опознавательных цветов для своего знамени они взяли знамя Второго рейха: черный, белый и красный. Председателем стал эмигрант Эрих Вайнерт, вице-председателями граф Генрих фон Айнзидель и инженер майор Карл Гетц, которого между собой мы называли «Карльхен» из-за жалобного тона, на который он переходил после тяжелых переходов или из-за поднявшейся температуры. Следующие по значению должности «вождей» на учредительной церемонии в нашем лагере были распределены между майором Генрихом Хохманном, капитаном Карлом Гансом Штольцем, лейтенантом доктором Генрихом Абелем и некоторыми другими.

Помню, как лейтенант Райер стоял на сцене и тоном, который сделал бы честь любому сутенеру, посылал слова проклятий в адрес Третьего рейха. Райер попал в плен в первый или во второй день войны. Господин граф Генрих фон Айнзидель, 22 лет от роду, великий внук Железного канцлера (Бисмарка), тоже стоял на трибуне и, как достойный представитель своих великих предков, говорил об ошибках, совершенный во время революции 1918 года.