После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

из кожи и костей. Еще две минуты назад он нашел в себе силы сесть, а потом снова лечь, но теперь его сердце больше не билось. Мы сами были настолько тяжелобольны, что не могли сопереживать этой трагедии. Все равнодушно смотрели, как мертвеца вынесли на тех же носилках, на которых принесли, и снова вернулись к своим грустным делам. Когда в последний раз мне довелось надевать чистую одежду? Я уже и забыл. Я так давно находился здесь. Но что за короткие рубашки нам выдали? Они едва доставали до пупа! Это белье для детей, а не для взрослых мужчин. Полученная из прачечной нижняя одежда стала нам мала. Она холодила тело. Собравшись тесной группой, мы сгрудились у печи, которая давала лишь очень слабое тепло. Затем всех нас одновременно отправили по местам. От санитаров мы узнали, что уже примерно одна треть узников лагеря умерла от лихорадки или тифа, что сам лагерь стал похож на госпиталь. Посмотрев на свое тело, я нисколько не удивился. И как могло бы это истощенное и изношенное тело быть другим после нескольких недель голода? Я долго лежал в своей постели и никак не мог согреться.

Шли дни. Вместе с капитанами фон Рейбницем и Пфайффером меня перевели из маленькой комнаты, предназначенной только для безнадежно больных. Мы, те, кто болен менее серьезно, теперь лежали в том самом большом помещении, что я заметил еще в первые дни нахождения здесь. Мое место на возвышении, где вплотную одна к другой стояли пять коек. Та, что посередине, моя. Мне нравилось находиться здесь. Я ласково погладил свою флягу с водой. Она спасла мне жизнь. Когда я проснулся утром после бани, умер парень на койке справа от моей. На подоконнике стояла фляга с водой и небольшой кофейник. Мне нужно было успеть забрать их до прихода медсестры, пока та не убедилась, что мой сосед умер. Один бросок, и вот уже фляга и кофейник спрятаны под одеялом. Вскоре пришла медсестра и отдала распоряжение унести умершего. Фляга теперь была моя, я наливал туда горячую воду и клал горячую флягу себе на живот. Я делал это по утрам и вечерам, когда нам выдали горячий чай или воду. Через несколько дней я почувствовал, что мне стало легче. Жар спал, и желудку тоже стало легче. Мои кишки постепенно приходили в норму, но фляга с водой все так же лежала у меня на животе.

Снова заходила маленькая еврейская женщина-врач. Она подходила к каждой койке и выслушивала, что говорил ей каждый больной. Она удивляла меня. В ее распоряжении имелось мизерное количество средств, этого было далеко не достаточно, но эта женщина постоянно находилась на ногах. Маленькая женщина с тонкими руками и такими же тонкими ногами, темными глазами и небольшой темной родинкой на носу. Мы обращались к ней «фрау доктор». Вот она стоит рядом с моей койкой, щупает мой пульс, выдает мне порошок, завернутый в старые пропагандистские листовки о Геббельсе и Геринге. Я чувствовал, что кризис в моей болезни миновал, но все еще давал о себе знать жар. Когда я спал или лежал в постели в полудреме, мне казалось, что я лечу. Я никогда в жизни не летал, но теперь мне казалось, что я находился в кабине «Юнкерса». Иногда мы взлетали на тысячи метров вверх, и земля находилась далеко внизу, и ее было еле видно, затем поверхность земли с грохотом приближалась, и тогда я испытывал страх, что самолет сейчас заденет верхушки деревьев. Странно, но мы все время летели на запад!

Медсестра появлялась редко. Обычно она заходила, когда раздавали еду. Тогда она оставалась с нами на короткое время. Или когда нужно было вынести мертвого.

Меня особенно интересовали два человека: один лейтенант в черном мундире танкиста и второй в форме инженера. У инженера на руке даже до сих пор были часы. Он говорил как уроженец Гессена, и некоторые обращаются к нему «герр Беккер». Лейтенанта, который родом явно из Берлина, звали Ломан.

Когда состояние моего здоровья улучшилось, я стал помогать другим. Вокруг меня картина просто бедственная, большинство больных были очень слабы. Многие безостановочно пили воду, не обращая внимания на запрет, и напивались почти до смерти. Потом они ползли к ведрам, стоящим прямо у входа в комнату, и все помещение наполнял отвратительный запах.

За последние дни рядом со мной умерли пятеро. У большинства просто не хватило желания выжить. Они перестали принимать пищу и лежа метались в горячечном бреду, пока сердца не переставали биться.

Умер мой сосед, тот, кто лежал справа от меня. С большим трудом мне удавалось заставлять его есть, уговаривая, как мать ребенка, или, наоборот, принуждая командирским тоном. Я даже пытался напоминать ему о семье, но все напрасно. Он почти ничего не ел. На следующее утро его вынесли. Многие прошли той же дорогой. Каждый день санитары выносили наружу их скорбные останки. Как я узнал, по ночам мертвых грузили на телегу, а затем вывозили с территории тюрьмы и лагеря. Куда их отвозили?

Рядом со мной лежал молодой лейтенант, крупный парень, блондин с голубыми глазами. Он живо рассказывал о своем доме и родителях.

Сегодня к нам снова зашла фрау доктор. Предстояло выписать первых выздоровевших, в том числе и меня, и освободить их койки для других. Сегодня вечером я займу свое место в нашей спальне. Ближе к вечеру медсестра принесла какие-то вещи, которые бросила нам. Моего обмундирования не было. Я запротестовал и отказался надевать лохмотья. Я отбросил их, но сегодня кладовая уже была закрыта. Пришлось неохотно натянуть на себя эту одежду, которая мне слишком велика. В этом мундире я был похож на клоуна. После вечернего супа мы покинули зал. Нас четверо, и нас перевели в 31-ю комнату в 3-м блоке. Темной ночью мы осторожно и неуверенно прокладывали себе дорогу через длинные коридоры во двор. Нас шатало, будто пьяных. Я чувствовал слабость. Мой товарищ в длинной шинели ничего не видел, и его шатало то в одну, то в другую сторону. Он тесно прижимался ко мне. Я рад, что чем-то мог помочь своему товарищу.

Вот из темноты в нашу сторону двинулась какая-то фигура. Мы спросили, где комната 31, и нам показали. Осторожно ступая вперед, плохо представляя, куда мы идем, мы добираемся до небольшой деревянной лестницы. Прошли в коридор, затем по коридору до конца, до очередного помещения, где спросили, как добраться до 31-й комнаты. Наконец мы на месте. Здесь