После Сталинграда. Семь лет в советском плену. 1943—1950 - Эдельберт Холль

– Как вы оказались здесь, господин подполковник? – спросил я.

Все еще стоя в дверях, он ответил:

– Меня арестовали как руководителя заговора.

Я улыбнулся и заметил:

– Меня тоже, господин подполковник.

– Но что нужно от нас русским? – Подполковник вопросительно посмотрел на меня.

– Они хотят, чтобы мы стали предателями, а мы ими никогда не станем, даже если они поставят нас к стенке! – Мы посмотрели друг на друга и пожали друг другу руки.

Вот уже шесть дней, как мы находились в камере, и сегодня к нам прибыло «пополнение». Это полковник Кроме, который прежде был на хорошем счету у командования корпуса как один из старших его офицеров.

К этому времени допросы, которым нас подвергли, ясно показали, чего от нас хотят. Русские хотели любой ценой заставить нас вступить в Национальный комитет. Лагерное начальство надеялось, что те из офицеров, что все еще продолжали сопротивляться, последуют нашему примеру. Русским казалось, что рост движения предателей идет слишком медленно.

Пока допросы так ни к чему и не привели. Первым меня допрашивал молодой лейтенант-еврей. На следующий день мной занялся уже лично гвардии майор. Он приказал мне сесть. Я присел напротив него и посмотрел ему прямо в глаза. Он явно не смог выдержать мой взгляд, потому что сразу же отвел глаза. Затем последовали вопросы и ответы. Мне нечего было утаивать. Мои ответы были ясными и правдивыми. Если следовал вопрос, на который, как солдат, я не мог дать ответ, я отказывался отвечать. Кудряшов понял, что ему не удается достичь цели, и поэтому стал вести себя все более грубо. Он начал угрожать:

– Ты никогда больше не увидишь дома! Мы уничтожим тебя физически и морально! Сибирь велика, и там найдется много рудников, где добывают серебро и свинец!

– Гвардии майор думает, что его угрозы сделают меня слабее, но он сможет добиться лишь обратного!

Переводчик перевел. Какой же комический эффект произвели мои слова! Кудряшов подскочил на стуле и вскричал:

– И кто кому здесь угрожает? Да даже если бы здесь было два капитана Холля, вооруженных автоматами, я со своим браунингом уложил бы обоих!

Мне оставалось лишь улыбаться.

То же самое происходило и с подполковником фон Беловом и полковником Кроме. И тоже безрезультатно. Долгие часы допросов, и всё с одной целью: вступить в Национальный комитет. Ответ тоже был неизменным. Тогда русские решили испробовать на нас другие методы. Никогда не думал, что такое станет возможным, но это произошло. Раз в два-три дня нас забирали в НКВД, и там мы писали отчет обо всех своих действиях, о беседах, которые за это время вели Кроме, Белов и я.

Если бы только этот пол мог говорить, он подготовил бы отчет обо всем. Именно сюда укладывали наших мертвых товарищей; их сносили сюда после того, как их настигла смерть от сыпного тифа. По ночам сюда заявлялась русская женщина-дантист по фамилии Заумина, которая щипцами выдергивала у мертвых золотые зубы. Были и «информаторы», как, например, Бёвен из Унтеррата близ Дюссельдорфа, который стал вдруг очень религиозным и чьи уроки были оплачены католической церковью. Как в свое время Иуда получил за работу сребреники, так и с ним расплачивались дополнительными порциями с кухни. Их проносили как раз мимо нашего окна. Работу тюремного надзирателя пришлось исполнять руководителю антифашистов, старшему казначею Хофману из района Бюкербергера. Он отвечал за то, чтобы наши товарищи не смогли установить с нами связь. Этот Хофман, а также капитан Хильвиг, лейтенант Балтин, лейтенант Фрай из Саксонии и еще четверо офицеров написали в адрес русских доносы на меня, что привело к моему аресту. Сразу же после этого я перестал общаться с этими господами, так как не хотел иметь ничего общего с предателями. Улучшив момент, я с удивлением сумел даже увидеть их подписи под доносами. Я никогда не смог бы поверить в это.

Нас пытались сломить и с помощью голода. Вместо обычного суточного пайка нам стали выдавать по 400 граммов хлеба в день и тщательно отмеренную порцию теплого бульона, который выдавался в присутствии конвоира. На самом деле это была просто вода со жгучей крапивой. Если повезет, то там можно было найти и стручок гороха. Если «в меню» входил картофель, то две-три картофелины из четырех обязательно были гнилыми. Сахара нам не полагалось ни кусочка. Мы старались между собой вести беседы на отвлеченные темы, чтобы скоротать время, читали стихи, обсуждали историю Германии, играли в шахматы, пели. Избегали только одной темы, как бы ни желали противоположного русские: мы никогда не говорили о политике.

Еще одним гостем был лейтенант Брейнинг, шваб. Его время от времени приводили к нам сотрудники НКВД. Мне показалось, что он слишком многое принимает близко к сердцу.

Перед строем всего лагеря, в котором стояли даже повара и прочий обслуживающий персонал, переводчик зачитал приказ гвардии майора Кудряшова, согласно которому Кроме, фон Белов и я должны были предстать перед судом военного трибунала в Казани. По мнению русских, даже самые ненадежные и твердокаменные из тех, кого вызывали на допросы, должны были стать более гибкими и выразить готовность стать членами Национального комитета. Прекрасно! Бывший советник военного суда Кляйн одним из первых вступил в Национальный комитет, превратившись в предателя. В отсутствие Кляйна его денщик, некий унтер-офицер вермахта, был приговорен к смерти. Всего несколько недель назад сам Кляйн выносил подобным людям смертные приговоры, но теперь они вместе сидели за столом, и один прислуживал другому.

Постепенно наши лица все больше зарастали, но никто не брил нас. Самым большим подарком для нас было, когда под покровом ночи кто-то из наших парней приходил навестить нас и приносили немного хлеба. Они отрывали этот хлеб у себя. Кроме того, нам рассказывали последние лагерные новости. Поскольку все это происходило в предбаннике, Бёвен не мог установить, кто именно был у нас в гостях. Хлеб честно делили на всех, даже Бёвен получал свою долю, чтобы он не догадывался о том, что мы знаем о его роли в нашей камере.

Мы находились в заключении уже месяц, и вот уже неделю, как меня не вызывали на допрос. Вероятно, русские поняли, что мой случай безнадежен. Папка с моим делом после каждого очередного допроса становилась все толще, но результат был одинаковым – ничего! В это время наша компания заключенных выросла. К нам присоединился старший по лагерю, мой последний полковой начальник полковник Рейниш из Кернтена. Он был наказан по приказу самого министра внутренних дел республики Татария