Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

у Саймона были ограниченные полномочия. Идену ничего не стоило признать важную роль Советского Союза в Европе: «Говорить о том, что европейский мир можно построить без СССР — нелепость. Это ясно всякому, это ясно и британской делегации». Что касается жесткости в отношениях с Берлином, тут Иден несколько колебался. «Все будет обстоять благополучно, — сказал он. — Британские министры едут в Берлин для того, чтобы иметь твердый и откровенный разговор с Гитлером». Может, и так, а может, нет.

Иден полушутя заметил, что советская печать в последние дни нелестно отзывалась о британской политике. «А разве Англия это не заслужила?» — отвечал Майский, также полушутя. Полпред был мастером пикировки, как и его британские собеседники.

«Вашими бы устами да мед пить, — записал Майский в дневнике. — Посмотрим, как выйдет на деле»[812]. Очевидно, что политика нацистов была направлена на то, чтобы посеять раздор между французским, британским и советским правительствами. Гитлер разражался речами об опасности большевизма и обвинял СССР и Францию в попытках взять Германию в окружение. Эти пассажи были по душе многим консерваторам и некоторым сотрудникам британского МИД. Но как бы ни презирал британцев Литвинов за их нетвердую позицию, Иден направлялся в Москву; какими бы хрупкими ни были отношения с Великобританией, сейчас представлялся шанс их укрепить. Остановить Гитлера могла только коалиция решительно настроенных государств, в которой должна занять место Великобритания. В своей докладной записке Сталину Литвинов придерживается исключительно делового тона, сдерживая презрение, которое он не скрывал в разговорах с послами. Иден, по собственным словам, едет в Москву для обмена мнениями по разным вопросам, среди прочего проблемы безопасности, разоружения, возвращения Германии в Лигу Наций. «Нет пока никаких оснований думать, что Германия и теперь согласится на какой бы то ни было Восточный пакт, даже без взаимной помощи». Также, добавил Литвинов, нет оснований думать, что Германия согласится на какое-либо приемлемое компромиссное решение.

«Особо стоит вопрос о Прибалтике». Этот вопрос беспокоил Литвинова больше всего, поэтому он продолжил:

«Франция решительно отказалась предоставить свои гарантии Прибалтике в случае нападения на них… Если считать оккупацию Прибалтики началом наступления на СССР, то мы должны сидеть сложа руки в ожидании перехода германской армией нашей границы, в каковом случае вступит в действие гарантийный пакт с Францией и Чехословакией. Даже если бы удалось добиться от Прибалтики пропуска наших войск навстречу германской армии, то мы окончательно лишились бы помощи Франции».

Теперь читателю знакомы аргументы Литвинова. Верно, добавил нарком, что Лига может предложить решение в виде признания германской агрессии, но дело будет двигаться столь медленно, что у Германии будет больше чем достаточно времени на захват всей Балтии. Отсюда следовало, что, сыграв на нынешних страхах Франции, мы могли бы добиться распространения гарантий на Балтийские страны:

«Надо отметить крайне неустойчивую позицию Эстонии и Латвии, которые с самого начала относились более чем индифферентно к Восточному пакту. Они понимают, что оказать им помощь против Германии мы можем, лишь пройдя их территорию, и они опасаются, как бы мы не отказались вывести свои войска из Прибалтики, присоединив ее вновь к СССР. Такие опасения высказывает и Польша. Очевидно придется согласиться на особые гарантии в отношении эвакуации из Прибалтики и эвентуально из Польши войск, которые временно очутились бы на этой территории в порядке оказания военной помощи [курсив наш. — М. К.]».

Страны Балтии приветствовали бы гарантии независимости от западных держав — Франции и особенно Англии. Поэтому мы обязаны обсудить, стоит ли нам в беседах с Иденом прощупать отношение Англии к предоставлению странам Балтики общих гарантий независимости.

Литвинов отметил, что, очевидно, после плебисцита в Сааре экспансионистские стремления Германии будут расти — аппетит «у Германии приходит во время еды»; и чем проще будет получаться экспансия, тем быстрее Германия выполнит намеченный план завоеваний. «И поэтому считал бы нецелесообразным, — заключил (и, надо сказать, довольно сдержанно) Литвинов, — поощрять какие бы то ни было подачки Германии, а тем более в восточном направлении». Читатель вправе удивиться, как советский чиновник оказался дальновиднее своих западных коллег и видел то, чего те видеть не хотели.

С Великобританией, продолжал Литвинов, у Советского Союза нет серьезных конфликтов, в случае «если оба государства будут стоять на почве охранения мира как в Европе, так и в остальном мире». Мы будем готовы подписать пакт о ненападении. Советское правительство не предъявляет Великобритании никаких требований по соблюдению свободы слова или печати, которые касались бы СССР; оно лишь просит, чтобы в прессе и в парламенте к СССР относились с той же корректностью, как к другим государствам. По этим пунктам советское правительство готово было ответить взаимностью. Затем Литвинов разъяснил, какое значение договор о ненападении будет иметь для Центральной Азии, где обычно сталкивались интересы Великобритании и России. Литвинов также заострил внимание на опасности, исходящей от Японии, не скрывавшей своих гегемонистских планов на Азию. Ему виделся вариант с заключением пакта о взаимопомощи на Дальнем Востоке против Японии, схожего с Восточным пактом в его изначальном виде, предложенным Францией и ее тогдашним главой МИД Барту[813]. Повестка у Литвинова была насыщенной, всеобъемлющей. За неделю до приезда Идена в Москву он пять раз, в разные дни, встретился со Сталиным; большинство раз — наедине, но один раз вместе со Стомоняковым, отвечавшим за дела с Польшей[814]. Очевидно, Сталин отнесся к визиту Идена весьма серьезно. Будет ли толк от насыщенной программы Литвинова? Ванситтарт в Лондоне изо всех сил пытался убедить кабинет в важности улучшения отношений с СССР. То была тяжелая и неблагодарная работа. Накануне визита Идена в Москву в англо-советских отношениях прослеживались два ключевых мотива. В декабре 1934 года помощник замминистра Маунси подчеркивал важность не слов, но дел в улучшении отношений с Советским Союзом[815]. Этот принцип перенял и Майский, вероятно, от Ванситтарта. Вторым мотивом был реализм; к этому термину часто прибегал Ванситтарт, рассказывая о главной движущей силе его политических убеждений. «Я не настроен антигермански, — объяснял он британскому послу в Берлине сэру Эрику Фиппсу. — Я считаю, что осуществляемые Германией военные приготовления, как в материальном, так и в моральном плане… далеко превосходят по масштабам те, что предполагались бы… только для поддержания внутреннего порядка. Если эта воинственная подготовка тела, духа, металла прекратится, я первым вздохну с облегчением и поменяю взгляды. Но пока эти факты — а это факты! [выделено в оригинале. — М. К.] — имеют место, никакими словами меня не переубедить».

«Ожидаю от тех, кто работает со мной в МИД — продолжал Ванситтарт, — такого