Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

26 сентября ничего не подозревавшего Алексея пригласили во дворец графа Дауна. Войдя в приемную залу, он с ужасом увидел рядом с вице-королем улыбающегося Толстого и грозно нахмурившегося Румянцева. Оба приветствовали государя царевича, великодушно не замечая бившей его дрожи. Затем Толстой стал вслух читать ему письмо Петра:

«Мой сын! Понеже всем есть известно, какое ты непослушание и презрение воли моей делал и ни от слов, ни от наказания не последовал наставлению моему; но наконец обольстя меня и заклинаясь Богом при прощании со мною, потом что учинил? Ушел и отдался, яко изменник, под чужую протекцию, что не слыхано не точию между наших детей, но ниже между нарочитых подданных, чем какую обиду и досаду отцу своему и стыд Отечеству своему учинил!

Того ради посылаю ныне сие последнее к тебе, дабы ты по воле моей учинил, о чем тебе господин Толстой и Румянцев будут говорить и предлагать. Буде же побоишься меня, то я тебя обнадеживаю и обещаюсь Богом и судом его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, ежели воли моей послушаешь и возвратишься.

Буде же чего не учинишь, то, яко отец, данною мне от Бога властию проклинаю тебя вечно. А яко государь твой, за изменника объявляю и не оставлю всех способов тебе, яко изменнику и ругателю отцову, учинить, в чем Бог мне поможет в моей истине.

К тому помяни, что я все не насильством тебе делал, а когда б захотел, то почто на твою волю полагаться — что б хотел, то б сделал…»

Алексей слушал вполуха, все время поглядывая на Румянцева в ожидании, что тот вот-вот вынет шпагу и бросится на него. Только когда граф Даун разъяснил ему, что в отношении его не будет применено никакого насилия, Алексей понемногу успокоился. Толстому ответил, что ничего не может теперь сказать, потому что надобно мыслить об этом деле гораздо.

Через два дня во дворце вице-короля состоялось второе свидание. Алексей объявил, что боится ехать к отцу, боится так скоро предстать перед его разгневанным лицом (ведь батюшка так горяч), а потому полагает за лучшее остаться под протекциею цесарской. Толстой мигом стер участливую улыбку со своего лица и пригрозил, что в таком случае царское величество будет доставать его вооруженной рукой и не остановится, пока не вернет сына живым или мертвым. Испуганный, Алексей отпрянул от него, схватил Дауна за руку и потащил в соседнюю комнату, умоляя графа не выдавать его отцу. Даун уверил, что здесь ему ничего не грозит. Успокоенный, царевич вернулся к Толстому и сказал, что, пожалуй, сначала сам спишется с батюшкой, а потом уже даст окончательный ответ.

Сокрушенный его упорством, Толстой отписал царю: «Сколько, государь, можем видеть из слов его, многими разговорами он только время продолжает, а ехать в Отечество не хочет, и не думаем, чтобы без крайнего принуждения на то согласился». Веселовского же известил, что «ежели не отчаится наше дитя протекции, под которою живет, никогда не помыслит ехать». Пока писал, уносился мыслью к тому, как бы потесней обложить царевича со всех сторон, и письмо венскому резиденту закончил так: «…Сего часу не могу больше писать, понеже еду к нашему зверю, а почта отходит».

Толстой плел сети вокруг Алексея в истинно византийско-турецком духе — не зря столько лет провел в Царьграде. Подкупив секретаря вице-короля, он поручил ему шепнуть царевичу, будто здесь, в Неаполе, слышно, что император склонен выдать его отцу. В то же время он убедил и Дауна всячески подчеркивать перед Алексеем, что его убежище в Неаполе ненадежно. Сам же тревожил Алексея известиями, что царское войско во главе с самим Петром приближается к границам Австрии. «А уж когда сам государь сюда приедет, — жестко щурил глаза Толстой, — кто помешает ему встретиться с тобой?» При одной мысли об этом у Алексея немел язык и отливала кровь от сердца.

Царевич колебался, но все еще медлил повиниться перед отцом. Наконец Толстой хлопнул себя по лбу. Ах, старая голова! Девка — как он мог про нее забыть? Поспешно нахлобучив на себя парик, он помчался к Дауну. Царь не намерен ни в чем принуждать царевича, но Евфросинья — она является царской подданной и должна быть немедленно отправлена в Россию. Даун задумчиво склонил голову набок. Пожалуй, господин посланник прав… Он сейчас же оповестит царевича, что право убежища не распространяется на его любовницу. Толстой проводил вице-короля ликующим взглядом. Как-то теперь запоет наше дитятко?

2 октября, к вечеру, он получил записку Алексея: «Петр Андреевич! Буде возможно, побывай у меня сегодня один и письмо… что получил от государя-батюшки, с собою привези, понеже самую нужду имею с тобою говорить, что не без пользы будет».

Спустя час Толстой уже стоял перед ним, внутренне дрожа от нетерпения. Ну давай же, родной, давай говори заветные покаянные слова и — домой: на престол или на плаху, это уж как Богу и государю угодно будет. Но Алексей не спешил начать разговор. Взяв письмо отца, он отошел к окну, рассеянно скользнул взглядом по строчкам и опустил руку. Взор его устремился вдаль — туда, где в свете тихой вечерней зари, меж синих скал, отливала багрянцем неподвижная гладь залива, с опрокинувшимся в него лиловым конусом Везувия. Какая краса, какой покой!..

За его спиной Толстой, томясь, до крови кусал себе губы. Да что это с царевичем, заснул, что ли? Вкрадчивым голосом он начал все сначала: вернуться бы надо Алексею Петровичу, ведь позорит государя, родного отца, и навлекает на себя его гнев и грозную кару; а вернется — и лаской встретит батюшка своего блудного сына, все простит, ей! На то и в державном письме слово имеется…

Алексей словно очнулся. Страшный призрак отца встал перед его глазами. Царевич содрогнулся. Не может он простить! Не для того зовет! Он не отец, он — царь, он — сама новая, немилосердая, ненавистная Россия со своим антихристовым законом, в нем же — ужас и смерть…

Но разлучиться с Евфросиньей?..

Он снова опустил глаза на письмо, которое держал в руке, и родительские слова загремели в его ушах, как зов архангельской трубы. Силы покинули Алексея. Беспомощным отцовским рабом почувствовал он себя, и в этом привычном чувстве судорожно искал последнюю надежду… Он покоряется. Слышишь