Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

Толстой постарался подавить злую улыбку. Он торжествовал.

***

4 октября Алексей отправил Петру собственноручное письмо с просьбой о прощении. Кроме того он попросил Толстого известить отца об условиях, на которых он согласен вернуться в Россию, — чтобы ему было позволено жениться на Евфросиньи и жить с ней в деревне. Толстой обещал.

17 ноября из Петербурга пришел ответ:

«Мой сын! Письмо твое, в четвертый день октября писанное, я здесь получил, на которое ответствую, что просишь прощения, которое уже вам пред сим чрез господ Толстого и Румянцева письменно и словесно обещано, что и ныне паки подтверждаю, в чем будь весьма надежен. Также о некоторых твоих желаниях писал к нам господин Толстой, которые также здесь вам позволятся, о чем он вам объявит».

У Алексея на душе полегчало. Да и все вокруг, казалось, вздохнули с облегчением, а граф Даун, провожая русских, выглядел просто счастливейшим из смертных. Не благодушествовал один Толстой. Пока царевич не пересек российской границы, за ним нужен глаз да глаз. Как знать, откуда может прийти соблазн? Чтобы еще теснее обложить зверя, Петр Андреевич принялся обрабатывать Евфросинью. Пускай она как следует смотрит за царевичем, чтоб он не выкинул чего. Сама знает, какое невиданное счастье ждет ее в России, и последней дурой будет, если проморгает его. Толстой беспокоился не напрасно. Когда проезжали Рим, Евфросинья явилась к нему и с довольным видом сообщила, что царевич опять приуныл и советовался с ней, как бы им отдаться под папскую протекцию, да она его отговорила.

Однако в Венеции Толстому пришлось расстаться со своей помощницей. Быстрая езда утомляла беременную Евфросинью, впереди же путешественникам предстояло преодолеть зимние Альпы, и Алексей настоял, чтобы она перезимовала в Италии.

Толстой удвоил меры предосторожности — и перестарался. Еще до отъезда царевича из Неаполя император выразил желание принять его в Вене, чтобы лично услышать от него о добровольности принятого им решения. Но Толстой уговорил Алексея проехать Вену ночью, не известив императора. Узнав об этом, Карл VI взволновался. Ему, собственно, все равно: едет царевич к отцу — и слава богу. Но его императорский престиж, его долг чести требуют лично убедиться, что царевича не волокут насильно. Вот скажет, что едет своей волей, — и скатертью дорога!

Когда ранним утром 8 декабря кареты с Алексеем, Толстым и Румянцевым въехали в Брюнн, моравский губернатор граф Колоредо уже держал в руках императорское предписание задержать путешественников до тех пор, пока царевич сам не подтвердит свое решение возвратиться к отцу. Спустя час гостиница, где остановились русские, была окружена солдатами. Колоредо пытался войти в нее, но был остановлен Толстым, который встал у дверей с обнаженной шпагой в руках и заявил, что проткнет любого, кто осмелится переступить порог. Озадаченный Колоредо списался с императором и получил подтверждение предыдущего приказа; император добавлял, что моравский губернатор должен увидеть царевича любым путем, не останавливаясь даже перед применением силы. С императорским письмом в руке губернатор вновь отправился в гостиницу. На этот раз Толстой уступил; Колоредо проводили к царевичу. В присутствии Толстого и Румянцева Алексей извинился за свой поспешный проезд через Вену тем, что не имел приличного костюма для визита к императорскому двору, а его дорожное платье было забрызгано грязью; теперь же он едет к отцу, куда его влекут собственная воля и сыновнее чувство. Колоредо с видимым облегчением поклонился и вышел.

Алексей продолжил путь. С дороги он без конца слал письма Евфросинье, тревожась о здоровье «матушки, моего друга сердешнинького, Афросиньюшки». Сообщая ей о том, как протекает его путешествие, советовал: «И ты, друг мой, не печалься, поезжай с Богом, а дорогою себя береги. Поезжай в летиге[55], не спеша, понеже в Тирольских горах дорога камениста… а где захочешь, отдыхай, по скольку дней хочешь. Не смотри на расход денежный: хотя и много издержишь, мне твое здоровье лучше всего». Одного из слуг, оставшихся с Евфросиньей, заклинал: «Петр Михайлович! Сука, 6…, забавляй Афросинью, как можешь, чтоб не печалилась».

А Евфросинья и не думала печалиться. В своих письмах она благодарила Алексея за заботу и писала о своих покупках — тринадцати локтях материи золотной, за которую дано 167 червонных, золотом кресте, серьгах и перстне с рубином — за 75 червонных, да как она каталась в Венеции на «гундоле», а «опры и камедий» за зимним сезоном не застала; и, скучая по родной, домашней пище, просила прислать ей икры паюсной, икры черной и красной зернистой, семги соленой и копченой, сняточков белозерских и крупы гречневой.

Последнее письмецо Алексей послал ей из Твери, 22 января 1718 года: «Слава Богу, все хорошо, и чаю, меня от всего уволят, чтоб нам жить с тобою, буде Бог изволит, в деревне, и ни до чего нам дела не будет… Для Бога не печалься: все Бог управит».

***

В конце января Алексея повезли из Твери в Москву, где его ожидал Петр. Дни стояли морозные, солнечные; лошади весело несли сани по укатанной дороге. В городах и деревнях толпы народа встречали царевича криками: «Благослови, Господи, будущего наследника нашего!»

При подъезде к Москве все изменилось — не было ни торжественных встреч, ни приветствий. По приказу Петра у царевича отобрали шпагу и ввезли в столицу арестантом.

3 февраля, в понедельник, в Тронном зале Кремлевского дворца собрались высшие сановники государства — министры, сенаторы, генералы, духовенство. Вокруг дворца встали на караул три батальона гвардейцев с заряженными ружьями. По знаку Петра Толстой ввел в зал царевича. Войдя, Алексей окинул быстрым тревожным взглядом лица своих сторонников — на них было написано уныние. Князь Василий Долгорукий, склонившись к князю Гагарину, прошептал: «Дурак-царевич приехал сюда потому, что отец посулил женить его на Афросинье. Гроб ему — не женитьба!»

В следующее мгновение царевич повалился на колени перед царем. Петр спросил, чего он просит. «Жизни и милости», — не поднимая глаз, отвечал Алексей. Петр велел ему встать.

— Объявляю тебе свою родительскую милость и дарую то, о чем просишь, — сказал царь. — Но ты потерял всякую надежду наследовать престолом нашим и должен отречься от него торжественным актом за своей подписью.

Алексей покорно склонил голову. Это не все, продолжал Петр. В знак полного раскаяния царевич должен назвать имена тех, кто посоветовал ему бежать от родного отца. Алексей в смятении оглянулся по сторонам и, приблизившись к отцу, прошептал ему что-то на ухо. Они направились вдвоем в соседнюю комнату. Там Петр грозно сдвинул брови.