Том 8. Литературная критика и публицистика - Генрих Манн

Когда же ни дети, ни родители не вняли этим поучениям, на сцену выступила колонна убийц, появляющаяся всякий раз, как Третьей империи мерещится опасность. Эта команда «особого назначения» хватала всех, кто попадался под руку, лишь бы набрать определенное количество арестованных. Обращение с ними было самое бесчеловечное. От жестоких пыток умирал каждый десятый. Истязуемого заставляли назвать пять имен, безразлично чьих. Самое главное — добиться, чтобы арестованных было не меньше тысячи та. На трупах были обнаружены следы удушения, ожогов, прожженные раскаленным железом раны на ногах. Некоторые тела были растерзаны и изуродованы до неузнаваемости. Шестьсот человек, чудом избежавшие подобной участи и признанные способными выступить в качестве подсудимых, предстали перед «народным судом», то есть судом, который именем всех истерзанных, задушенных, сожженных, заключенных в лагеря и вздернутых на виселицы только потому, что они хотели есть, с ними же расправляется.

Трудящийся народ борется за хлеб, но также и за свободу. Об этом мужественно, не страшась последствий, заявляют своим презренным судьям подсудимые. «Вы потеряли рассудок, — крикнул им восемнадцатилетний юноша, — через четыре года вас не станет, а мы будем сидеть на вашем месте». Какой-то старик сказал: «Это классовая борьба». Так Галилей произнес свое: «А все-таки…» Доверенный одной крупной фирмы, в прошлом демократ, объяснил, почему именно теперь, когда это может стоить ему жизни, он стал коммунистом. Террор, свидетелем которого он явился, побудил его пересмотреть свое отношение к коммунистическому учению. Коммунисты честны, неустрашимы; наиболее передовая часть их посвятила себя защите обездоленных; рядовая масса борется и верит в окончательное торжество своего дела. Эти люди не смирились, не испугались репрессий, а стали еще отважнее. Их можно назвать «немцами» в лучшем смысле этого слова, и это тот исключительный случай, когда слово «немец» можно произнести с любовью.

Никто не сомневается в том, что рано или поздно они победят. Всем ясно, на чьей стороне мужество и геройство и на чьей — позорный страх. И колонна убийц во всей своей чудовищности и отвратительности, и все гестапо — только продукт страха. Третья империя никогда не стала бы тем, что она есть, если бы не страх перед коммунизмом; она и сейчас объясняет свои самые отвратительные поступки страхом. При этом мир должен считать трусливого тирана спасителем цивилизации, а государству, которое не знает лучшего способа воспитывать людей, как только путем их умерщвления, — приписывать внутреннюю прочность и долговечность существования! Блаженной памяти царизм был значительно менее прогнившим, за ним стояло хоть какое-то прошлое, которое иногда дает возможность удержаться. А Третья империя не имеет ничего: ни прошлого, ни настоящего; средства, с помощью которых она удерживает власть, выдуманы ею самой и не освящены традициями. Власть Третьей империи не является для страны старым привычным ярмом; она не может использовать веками создававшийся авторитет власти для подавления зарождающихся новых веяний; Третья империя даже решила поддерживать эти веяния. Вопрос в том, как долго она их будет поддерживать и в какой степени обратит их себе на благо.

Кто препятствует незамедлительному наведению порядка, кто содействует застою и путанице в жизни страны и тормозит ее движение вперед? Только само правительство: лишенное традиций, не имеющее опыта, оно не способно ни на что путное, а может лишь поверхностно разрешать отдельные вопросы. «Движение» превратилось в топтание на месте. Приостановилась вся жизнь. Сколько-нибудь серьезные проблемы намеренно смазываются, на первый план выдвигается то, что отвлекает людей от насущных вопросов. Поощряются одуряющие, оглупляющие произведения, на поверхность внезапно выплывает теория арийской расы и немецкого права. Мало этого — насаждаются ненависть, корыстолюбие, насилие над слабыми и небывалая распущенность. Но и этого мало. Главное назначение империи — убивать: этим она начала, этим и кончит. Она убивает не только из человеконенавистничества, хотя, разумеется, питает жгучую ненависть ко всем людям и в первую очередь к избранникам своего народа. Она убивает для того, чтобы подчеркнуть силу своего «движения». Она убивает ради «динамизма». Третий год существования империи прошел так же, как и первый — массовые аресты, концлагери, пытки, виселицы. Самым важным днем второго года ее существования было 30 июня{219}.

Весь цивилизованный мир был тогда поражен личным вмешательством фюрера. По общему мнению, ему приличествовало остаться в стороне от массовых убийств, если уж без них нельзя было обойтись. Но разве мог он оставаться в стороне в столь значительный для него день, когда происходила убедительнейшая демонстрация его системы. Кроме того, он подчинялся велению тех же сил, которые привели его к власти. После Варфоломеевской ночи он вернулся из Эссена. Эссен, мы никогда тебя не забудем! Фюрер произнес прочувствованную речь: он, дескать, «закроет свои глаза» — после того как он закрыл их многим и многим. Эссен, мы не сможем тебя забыть! Его «Рейх» погибнет в своем арийском «пространстве», которое он называет нирваной. Ни одной травинки не вырастет на этом пространстве, как бы обильно оно не было удобрено кровью, примером чему — Эссен. Эссен, Эссен, не оказаться бы тебе роковым для фюрера, которому заплатили и заставили убивать. Правда, это доставляло удовольствие и ему самому. Да и как же иначе, если такому ничтожному человечку вдруг дали возможность безнаказанно убивать?

Для Третьей империи и ее системы характерно, что личное участие фюрера в деяниях 30 июня упрочило его положение на вершине государственной власти и сделало вполне достойным доверия тех, кто его выдвигал. После массовых убийств пишущие человекомашины Третьей империи понесли какую-то чепуху об античной трагедии, желая, очевидно, придать немецкому государству черты древней Эллады. И это также было продиктовано страхом, как многое другое; они старались заглушить мысль об ужасном пути, по которому отныне неизбежно должна была пойти Третья империя и ее фюрер; пойти по грудам трупов, под впечатлением той ужасной ночи. Эта ночь, сочащаяся кровью жуткая ночь, навеки соединила фюрера с умерщвленными им людьми, которые были плотью от его плоти; несчастные люди, не сумевшие жить по нормам своего государства, — они принесли себя в жертву для счастья людей.

ПОСТРОЕНИЕ ДУХОВНОГО МИРА{220}