Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Вцепился:

— Какая примета? В чем, скажите, может, хорошая, — и прочее, и прочее.

Мужик ответил:

— Да така примета: як бздыться, то и спыться, а як хочется сраты, то треба вставаты.

Нетрудно себе представить, какой поднялся хохот. Звонок председателя, угроза вывести не влияла. Хохотали присяжные заседатели. Пришлось объявлять перерыв. Я зашел в совещательную (нам разрешалось). Муженко углубился в чтение своих заметок. Хмельницкий ходил по комнате.

— Какой богатый язык, сколько народной мудрости и наблюдательности! — сказал он и смачно повторил «примету».

Муженко, как я выше сказал, несколько месяцев состоял «камерным товарищем прокурора», а потом опять зажурчал в заседаниях, ибо не было обвинителей, была пора оскудения во многих судах.

Таков был Муженко, пребывавший товарищем прокурора в Ростове-на-Дону лет пятнадцать.

Возвращаюсь к рассказу о прохождении в присяжные поверенные в особом порядке.

В глубине души я был весьма доволен, что буду принят в сословие, хотя меня несколько оскорблял[459] «исключительный порядок производства», но в те годы еврею оставалось креститься или уходить из адвокатуры. Евреи научились приспособляться и примиряться.

Прошло более месяца. Я не имел сведений о положении моего дела и не знал, пошло ли представление к министру. В палате у меня не было знакомых. Беспокоить Кривцова не хотел. Председатель нашего суда порадовался за меня, получив запрос, и не задержал ответа.

В суде моими делами заведовал служащий в канцелярии. Он вел списки, давал сведения и прочее. Этот чиновник сообщил мне, что обо мне ведется какая-то переписка в прокурорском надзоре, что прокурор в отпуску по случаю болезни — его оперируют в Харькове. Муженко исполняет должность, и он требовал из архива какие-то дела:

— Если нужно, постараюсь узнать, в чем дело.

Мне стало неприятно: Муженко дает обо мне отзыв, отвечает на личный запрос прокурору… и что-то ищет в делах, которые я вел.

Должен сказать, что я очень охранял мою деятельность и мое имя. Я не вел конкурсных дел, увечных против железных дорог и пароходств. Одно время многие адвокаты занялись взысканием переборов с железных дорог[460], приобретая в собственность на имя подставных лиц квитанции, но и от этого я был далек. Моя деятельность была на виду, никогда не вызывала нарекания, почему как только я прошел в присяжные поверенные, то в первом общем собрании был избран в члены совета и всегда избирался до смутного времени.

Еще прошли недели две. Был я в суде и узнаю, что прокурор возвратился. Зашел к нему проведать и узнать, дан ли ответ на запрос обо мне. Увидев меня, прокурор взволновался и громко спросил:

— Вы знаете, что сотворил Муженко в мое отсутствие?

— Догадываюсь, какую-нибудь глупую гадость.

— Не знаю, как мне поступить. Хотел писать Набокову, но сегодня получил приглашение к нему на совещание. Вызваны все прокуроры округа, и я с ним поговорю. Боюсь, не опоздаю ли, прошло столько времени.

Поговорили на эту тему, и я сказал, что поеду в Новочеркасск. Эта неожиданная неприятность оскорбила меня, но оставить «на волю божью» все же не хотел и покатил к Кривцову, которому передал мою беседу с прокурором. Кривцов со свойственной ему горячностью решил ехать со мной в палату немедленно. Прибыли. Я остался в коридоре (старое здание бывшей полиции). Кривцов пошел к Набокову, вскоре вышел, а я один прошел в кабинет. Набоков принял меня, как мне показалось, холодновато.

— Хорошо, что вы приехали. Палата задержала представление о вас, решив выслушать ваше объяснение. Подождите в приемной, пойду поговорить со старшим председателем, как мы поступим.

Затем курьер передал мне приглашение старшего председателя пройти к нему. В кабинете застал обоих, просили сесть. Крашенинников:

— Палата получила наилучшие отзывы о вас председателей Таганрогского и Новочеркасского судов и прокурора Новочеркасского суда, но от прокурора Таганрогского суда получила чрезвычайно неприятный для вас отзыв. Вначале он относится к вам с большой похвалой, а заканчивает сообщением о характере вашей деятельности прямо преступном. Я потребовал из суда дела, на которые указывает прокурор. Он прислал, но они очень громоздки, и у меня еще нет досуга заняться ими. Не скрою от вас, что вам вменяется в вину (он взял бумагу прокурора и прочитал) «содействие евреям Осипу и Матвею Елицерам, преданным суду по обвинению в захвате и присвоении недвижимого имения путем подлога, оправдаться, для чего Волькенштейн явился по своей инициативе, без вызова суда и дал показание против потерпевшего в деле, бывшего своего клиента. Елицеры были оправданы». Затем вы содействовали еврею Лещинскому, обвинявшемуся в поджоге своего имущества с корыстной целью, уклониться от суда и следствия.

Выслушав эту подлую и нелепую чепуху, я улыбнулся, сказав, что это не писал прокурор суда. Крашенинников поднес к близоруким глазам бумагу и подтвердил, что не рассмотрел мелко написанные «и. д.[461]» и что подписал Муженко. Тогда Набоков сказал:

— Странно, что на конфиденциальный запрос лично прокурору, запрос, не требующий срочного ответа, не касающийся судебного дела, отвечает заместитель на несколько дней. В чем же, собственно, дело? Какие это были действия, не вяжущиеся с мнениями о вашей деятельности ваших товарищей по профессии, но и с блестящими отзывами судов и отдельных судебных деятелей?

— Разрешите мне, — сказал я, — вкратце изложить, в чем дело. Более двадцати лет тому назад были преданы суду Елицеры, которых я не знал. Накануне слушания этого дела один из защитников, присяжный поверенный Недзвецкий, был в съезде мировых судей и говорил с бывшими там коллегами об этом деле. Кто-то из присутствующих адвокатов очень неодобрительно отнесся к личности потерпевшего в деле Ивасенко, на что я, шутя, отозвался: «Прошу вас в моем присутствии деликатнее относиться к моему доверителю». Недзвецкий поинтересовался узнать, по какому делу я был поверенным Ивасенко. Я указал, что утверждал его в правах наследства к имуществу матери и к недвижимому имению в Ростове. В результате нашего разговора Недзвецкий просил меня дать ему копии производства, если они сохранились, зашел ко мне и прочел. В тот же день, как оказалось, защитники подали суду прошение (выездная сессия) о вызове меня в качестве свидетеля и указали, конечно, подробно, в подтверждение каких обстоятельств. Рано утром я получил записку от обоих защитников, что суд признал мои показания существенными, но что я не могу быть вызван повесткой вследствие позднего времени, почему предоставляет защите право самим доставить меня в суд. Они очень просят меня быть в суде, иначе придется хлопотать об отсрочке заседания. Был я тогда очень молод, почему считал своею обязанностью не создавать осложнений в деле и пошел в суд. Я показал, какие действия