Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Коган — водка и водка. Не заводы, а склады и кабаки. Армяне оказались пред купцами-евреями гениями. Среди массы миллионеров ни единого богача-еврея. Мелкие торговцы, менявшие вывески. Когда начало развиваться мельничное дело, то появились Солодов, Посохов, Парамонов и… обанкротившиеся Рыссы[465].

О врачах — говорить нечего. Евреям не давали клиник, но и вольнопрактикующие врачи-христиане всюду превосходили евреев.

А теперь евреям дали свободу в «бывшей России». Выползли Гохбаум, Коган и другие «ученые». Антисемитизм в Совдепии большой, и новое обвинение — «всюду пролезают». Во время переживания тяжких невзгод люди находят утешение, когда придумывают виновников и мстят им. Евреи для сего подходящий материал.

Мелочи

Кабинет адвокатов в Таганрогском суде

Для адвокатов были отведены две комнаты, где мы собирались, где находились в ожидании заседаний суда, где могли заняться изучением дел, написать нужное. Последние пятнадцать лет до смуты таганрогские адвокаты учредили консультацию для нуждающихся обывателей и принимали просителей в одной из этих комнат. Комнаты были удобно расположены: близко от зала заседания, от буфета, от главного входа. Мы никому не мешали, как бы громко ни разговаривали, ни шумели, и нам никто не мешал. Обстановка — наша собственная. Была библиотечка. Но у нас часто была борьба за эти комнаты, приходилось их отстаивать. Вновь назначенные прокурор, товарищ председателя, старший нотариус и, за мою память, председатель, осматривая здание суда, зарились на наши уютные комнаты и стремились отнять, дать нам одну где-либо в конце здания, «на задворках». На что адвокатам такие комнаты? Но мы отбивались, находили защиту среди старых судей и продолжали занимать комнаты. В этих комнатах мы поздравляли вновь принятых присяжных поверенных и, по обычаю, принятый угощал присутствующих «по средствам» — кто дешевеньким винцом, а кто шампанским.

Не помню, в каком это было году и кто угощал, но помню, что угощение было богатое и народу было много. Пили хорошо и весело. Присяжный поверенный Иван Федорович Кулешов, казак, мужчина бравый, объявил:

— А знаете, Плеваки, сегодня надо выпить за благоденствие его императорского величества государя императора и государыни императрицы по случаю двадцатипятилетия их бракосочетания (Александр III)[466]. Читайте телеграмму о сем радостном событии. Узаконим нашу попойку, и ежели кто-либо посмеет попрекнуть нарушением порядка в суде, то мы заткнем ему горло: «Радуемся счастью возлюбленного монарха!»

Выпивали, немного захмелели, пили за здоровье царя[467].

— А что, ребята, — предложил кто-то, — не послать ли поздравительную телеграмму государыне? Именно ей пошлем, как рыцари и кавалеры. Выйдет страшно шикарно! Тысячи телеграмм от высокопоставленных, от иностранных королей и прочее, и прочее, и… от присяжных поверенных, заседающих в Таганрогском окружном суде.

Мысль чрезвычайно понравилась, ибо настроение уже было надлежаще приподнято. Послать, непременно послать, качай, валяй, здорово!

— Избрать для составления телеграммы редакционную комиссию!

Избрали Кулешова, Браславского, Петрова и меня, которых уполномочить подписать телеграмму от имени всех. Пущай, сукины дети, думают, что нас здесь человек триста, а не пятнадцать!

Удалились, составили телеграмму большого размера, подписали, отослали и забыли.

Собрались в следующее заседание (заседания бывали по понедельникам и четвергам). Кулешов начал собирать с нас расход на телеграмму. Вспомнили.

— Прочтите, что написали.

Копии нет. Стали на память излагать. Кто-то всполошился:

— А ведь, кажется, наглупили под пьяную руку. Государыню поздравили точно знакомую Анну Ивановну какую-нибудь. Смотрите, как бы не вышла неприятная история.

Маленькое беспокойство! Компания стала раздувать его. Кто-то указал, что могут иметь неприятности подписавшие телеграмму…

— Ну, — рассуждал Браславский, — не сошлют за это, но глупо и наивно вышло — провинциальные адвокаты расписались по-дурацки, и поставят нам на вид неприличие поведения.

Не скрою, что мне была неприятна эта история. Утешился, что вряд ли при дворе обратят внимание на одну из тысяч поздравительных телеграмм, тем более в Ялте, где царская семья праздновала, а может быть, телеграф не передаст вовсе. Пытался восстановить в памяти содержание телеграммы, и всеконечно полезла мысль, что еврею не следовало подписывать, ибо истолкуют недоброжелательно…

Прошло недели две — слава создателю, нет последствий. Забыли.

Спустя более месяца Кулешова, Браславского, Петрова и меня председатель пригласил в свой кабинет. Браславский сказал:

— Начинается…

И предложил не говорить, при какой обстановке созрела «блестящая мысль» поздравить, а мы исполнили, мол, желание большинства выразить чувства.

Председатель Мордухай-Болтовский обратился к нам с упреком:

— Ну как же это, господа, шлете телеграмму официально, указываете, что поздравляют присяжные поверенные при Таганрогском окружном суде, а суд и его председатель молчат, не присоединились. Выходит как-то неловко. От князя Оболенского, начальника канцелярии ее величества[468], получено на мое имя письмо следующего содержания. — И он торжественно прочел «благодарность ее императорского величества за теплое поздравление и за пожелания…».

Мы заулыбались, рассказали, как сие произошло, посмеялся Мордухай. Рассказали компании. Ура!

Но адвокаты — народ практичный, и один из наших товарищей предложил сделать следующее:

— Получим торжественное послание, заверенное председателем при официальном его уведомлении, отпечатаем «дорогую сердцу нашему» благодарность золотыми буквами, вделаем в стену, сверху портрет ее императорского величества, наименуем комнату консультаций «Мариинской»[469], и мы получим возможность каждого чина, который покусится на наши комнаты, послать к чертовой бабушке, ибо срывать «реликвии» никто не посмеет.

Намеченное проделали. Председатель в письме на наше имя сказал: «Разрешаю укрепить на стене в отведенных в ваше постоянно пользование комнатах».

Попытки забраться в наши комнаты повторялись, но «охранные грамоты» спасали нас от экспроприации. Оградить суд от большевиков в России не удалось — смели и адвокатуру!

Жили не скучно.

Медаль

Наследники крупнейшего промышленника в Ростове Петра Романовича Максимова[470] решили обессмертить его имя учреждением Дома трудолюбия, каковыми очень интересовалась государыня, жена Николая II, Александра Федоровна[471]. Была образована комиссия под председательством городского головы Ивана Степановича Леванидова, которая должна была осуществить доброе дело, на которое наследники определили 250 000 рублей (нынешние более 3 000 000 франков). По просьбе Леванидова я составил устав и послал на утверждение, совершил по доверенности купчую крепость на имя Дома трудолюбия и составил договор с подрядчиками. Когда спустя года полтора дом был сооружен и оборудован, Леванидов возбудил вопрос о моем гонораре, то я отказался, мотивируя тем, что вся комиссия работала бесплатно для общественного дела, почему мой небольшой труд будет «лептой».

Открыли деятельность дома, говорили речи и, как всегда, ели и пили.

Прошло несколько месяцев. Было лето. Жил с семьей в Кисловодске. Приехал ко мне местный пристав, мой добрый знакомый. Я косил на пригорке. Пристав торжественно:

— Честь имею поздравить вас с высочайшею милостью и пожалуйте пятьдесят два рубля семьдесят пять копеек.

Полагая, что взыскивается какой-нибудь новый налог, я в тон ответил:

— Извините, ваше высокородие, не знал, почему не спустил для дорогого