Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

Его можно было встретить только в суде. Говорил он мне, что всегда обременен работой, не успевает выполнить нужное и удивляется Турунову (товарищ прокурора), который всюду бывает.

Выступал Муженко часто. Говорил плавно, долго и нудно по каждому делу. Ни единой отвлеченной мысли, полное отсутствие малейшего подъема — точно никакое дело его не захватывало. Безмерно мучил себя и свидетелей расспросами, чем наводил тоску на присяжных и угнетал суд. Случалось, после бесцветного долгого допроса свидетеля защита одним-двумя вопросами убивала выводы Муженко, а он спокойненько начинал сначала вести канитель и часто содействовал оправданию подсудимого. Оправдательные приговоры всегда его поражали, а их было много. Помню, я слушал защиту моего помощника, который выступал впервые. Судили человека, забравшегося на чердак и укравшего сушившееся там белье, причем он обломал крошечный замочек, которым чердак был заперт. Белье полностью нашли, подсудимый просидел восемь месяцев до суда и на вопросы отвечал:

— Дюже был голодный и полез.

Его оправдали. Присяжные заседатели согласились с доводами защиты, что подсудимый — жалкий, тупой, проголодавшийся человек и что он отсидел восемь месяцев. Утверждение же прокурора, что предварительное сидение не наказание за содеянное зло, можно приравнять к несчастному карасю, которому одинаково тяжко быть зажаренным на масле или в сметане. Муженко подошел ко мне и своим дребезжащим голосом сказал:

— Ваш помощник идет по плохому пути, ибо считает безнаказанно допустимым ломать замки и воровать.

И, не выждав моего ответа, бесшумно ушел.

Раздражал он председательствующего Евстигнея Никифоровича Хмельницкого. У них бывали столкновения, и Муженко сообщал прокурору о некоторых действиях председательствующего, подрывающих авторитет обвинителя.

Приведу два курьеза, происшедшие в заседаниях суда.

Крестьянин судился за нанесение тяжкой раны соседке во время ссоры. Удар нанесен вилами. Подсудимый утверждал, что он оборонялся и ударил, когда соседка пошла на него с вилами. Женщина выздоровела. Место нахождения раны было спорное, и можно было заключить, что удар нанесен не сзади, хотя потерпевшая утверждала, что удар ей нанесен сзади, что она убегала от нападавшего. Имелось заключение врача, и в суд вызывался эксперт, но Муженко по обыкновению пошел по раз избранному пути и вцепился в свидетельницу, точно нет способа бесспорно установить место поранения. Подробненько расспросив, как возникла ссора и прочее, Муженко насел:

— Куда он вас ударил?

— По заду.

— А вы точно укажите, куда ударил?

— Да по заду.

— Ну покажите куда?

(Несомненно, ожидал, что она покажет рукой.)

Баба робко стала поворачиваться к суду, поднимая юбки, чтобы оголить зад. Хорошо увидел бы суд, а Муженко сидел в стороне.

Хмельницкий ласково:

— Покажите, матушка, прокурору. Он просит, к нему повернитесь.

Публика и присяжные громко захохотали. Суд объявил перерыв. В совещательной Муженко уткнулся в свои записи — совсем как пред уроком в учебники.

После второго курьеза Муженко долгое время не выступал, а оставался «камерным товарищем прокурора». Произошло следующее. Парень деревенский обвинялся в убийстве односельчанина. Муженко обвинял — я защищал. Вкратце сущность дела такова.

Под праздник парни и девчата собрались на гулянку (посидки) в хате солдатки, где обычно собирались. Парни повздорили, задрались, и больше других приставал покойный. По словам следователя, он был задира. Он ударил подсудимого, и между ними началась драка. Их разняли. Вечеринка опять наладилась, но подсудимый спустя некоторое время ушел. Компания гуляла поздно, многие захмелели, и все разошлись. Утром нашли «задиру» мертвым на улице, голова его была разбита дрючком. Следователь удовлетворился событием ссоры между парнями и вывел заключение, что подсудимый ушел с вечеринки, подкараулил покойного и нанес ему тяжкое увечье, от которого последовала смерть. Косвенных улик было мало, прямых — никаких.

Муженко составил тягучий и бездарный обвинительный акт, вызвал человек четырнадцать парней, бывших на вечеринке, и потянул скучный допрос, не выяснявший больше, чем несколько строк, выше мной написанных, о сущности обвинения. Муженко «утопал» в этом, по его мнению, «громком деле». Ввели свидетелей, которые чоботами[457] подняли такой стук, точно вогнали табун жеребят, и начался допрос свидетелей. Муженко вцепился в первого свидетеля, приставал, задавал на разные лады одни и те же вопросы о вечеринке, о ссоре и проч. Парень смущался в непривычной обстановке, временами вовсе умолкал, потел, многих вопросов не понимал, утомился, а Муженко настойчиво:

— Что вы делали на вечеринке?

— Музыку гралы.

— А еще что делали?

— Еще балакалы.

— Ну что еще делали?

— В карты гралы.

Приставал и приставал. Парень выдавливал ответы.

— А еще что делали?

Парень набрал воздуху и крякнул:

— Ще горилку пили и дивок лапали.

Хохот в публике и среди присяжных. Хмельницкий позванивал, приговаривая:

— Прошу публику вести себя тише, здесь не театр.

Прошли все свидетели обвинения, и каждому задавались одни и те же вопросы. Боже, как было тягостно. Скучно! Отдыхали — и снова то же самое.

Наконец, остался один свидетель, вызванный защитой. Свидетели, вызванные подсудимым или защитой, по мнению Муженко, всегда были клятвопреступники, лжецы, подкуплены, подговорены, и с ними надо «воевать», уличать их ложные показания, поймать путем ловкого обстоятельного допроса. В слушавшемся деле обвинение уже было значительно подорвано, почему Муженко налег на свидетеля, вызванного защитой. Свидетель приблизительно показал: он — давний знакомый и кум отца подсудимого. Они лет пятнадцать жили в селении Новобатайск, а затем расселились в новых хуторах. Ежегодно они едут в Новобатайск на престольный праздник[458], и в тот же день там большой базар. Свидетель всегда приезжает в дом отца подсудимого накануне «престола», ночует, а на рассвете едут вместе в Новобатайск. И в этот раз он приехал засветло и удостоверяет, что подсудимый возвратился рано домой. Мать спросила его, чего пришел так рано, а он сказал, что поссорился с товарищами и ушел. При свидетеле подсудимый лег спать, и спали они втроем в одной комнате. На рассвете отец разбудил сына, чтобы помог запрягать, и вместе пили чай.

Все это было рассказано с подробностями, складно, языком неглупого хохла, человека, пожившего среди людей и знающего себе цену. Муженко взыграл и взял на подозрение приезд в день преступления в дом подсудимого и об этом мучил свидетеля вопросами, зачастую обидными. Свидетель давал обстоятельные ответы, совершенно правдивые. Несколько раз свидетель недоуменно посматривал на Муженко и неоднократно говорил:

— Та я ж вам казав уже.

Затем начался допрос по поводу часа возвращения домой подсудимого.

— Почему вы знаете, что было рано, когда подсудимый возвратился?

— Було рано, мы ще спаты не полягалы.

Муженко разгулялся:

— А который был час?

— Часов не знаем.

Началось приставание:

— В каком часу это было?

А мужик свое:

— Ще спаты не полягалы — значит, було рано.

— Да как же вы знаете, когда ложиться спать?

Мужику надоело, видно, приставание и недоверие, и он сказал: