Воспоминания провинциального адвоката - Лев Филиппович Волькенштейн

class="p1">Одна вдова с четырьмя детьми, по словам писаря, должна пойти по миру побираться. Другим мало лучше. Оставил распоряжение, какие мне нужны документы, дал деньги на совершение доверенностей, взял адрес ближайшего мирового судьи, обещал писарю выдать вознаграждение за помощь, в чем надобность окажется, и просил получить для меня полицейский протокол о событии. По приезде в Ростов послал каждой бабе подробное письмо, в чем будет заключаться предстоящее дело, в какой сумме предъявлю иск и что вознаграждения себе не выговариваю, а если придется пригласить поверенного в Воронеже, то расходы будут удержаны из судебных издержек. Просил указать мне свидетелей.

Вскоре получил нужные документы, составил иски и послал в Воронежский окружной суд от имени Петрова, которому сделал передоверие, ибо я в то время был еще «хроническим помощником». Иск был хорошо обоснован, так как показания свидетелей, записанные в протокол полиции, совершенно разъясняли дело. Монастырь вел постройку без надлежащего технического надзора, почему отвечает пред семьями убитых. Сооружение делалось без разрешения и без плана. В Воронеже просил помочь присяжного поверенного Розенберга, описав ему, почему я попал в поверенные баб.

Монастырь, получив четыре исковых прошения и ознакомившись с сущностью требований, счел, конечно, дела ерундой и не послал поверенного. Состоялось постановление суда о допросе свидетелей, и тогда монастырь командировал уполномоченного — монаха. Свидетели удостоверили, что архитектора или техника не было, распоряжался монах, который дал тонкие доски и другой плохой лес для укрепления. Рабочие беспокоились, выдержит ли скрепа, монах успокаивал, стена завалилась, шесть человек успели отскочить, четверо погибли. Установили заработок погибших в течение года и прочее.

В это время администрация монастыря обратилась к присяжному поверенному, который разъяснил, что суд удовлетворит иски полностью, как совершенно доказанные и основанные на ясном законе. Отец-казначей, как мне передали, был у председателя суда, который ничего, конечно, сказать не мог, кроме лишь: суд разберет. Вызвали баб к настоятелю монастыря — они не пошли.

Из всех сих действий монастырь усмотрел поругание, крамолу и «это жиды (Розенберг и я) сочинили» дело.

За три дня до заседания я получил телеграмму от Розенберга: «Убедительно прошу приехать, выступить по делу не могу, передоверия не имею». Пришлось поехать в Воронеж, поездка неблизкая, но бросить дело, конечно, нельзя было. В Воронеже узнал о поднятом вокруг дела шуме, почему тихий Розенберг не пожелал фигурировать, сказав:

— Откровенно говорю — боюсь скандала, нападения хулигана.

Затем председатель суда получил запрос о делах из министерства и, узнав, что я буду в Воронеже, просил зайти к нему. Нашел молодого юриста, согласившегося выступить в заседании, и отправился к председателю суда, Ивану Васильевичу Денисенко, пользовавшемуся большим уважением в судебных кругах, в адвокатуре и в обществе. Большой знаток процесса, хороший оратор, просвещенный, передовой по взглядам, внимательный к людям — таков Денисенко. Отец его был весьма популярным врачом в Таганроге. Иван Васильевич родился в Таганроге, окончил там гимназию. Он был старше меня на двенадцать лет, почему я его не знал, но с сестрой и братом его был знаком.

Принял меня Денисенко шумно-весело:

— Так вот каков угнетатель обители, вносящий «соблазн» в народ. Господи, столь молод и столь испорчен!

Познакомились. Внешне Денисенко был красив, типичный интеллигент-шестидесятник — слегка седеющая шевелюра с локоном на лбу «как у Тургенева», борода, пенсне, хорошо одет, приятный голос, мягкие манеры.

— А почему, — спросил он, — мне знакома ваша фамилия?

— По Таганрогу, — ответил я.

— Как так?

Объяснил, что я воспитанник Таганрогской гимназии и знаком с его семьей. Иван Васильевич обрадовался, стал расспрашивать о своих товарищах, живущих в Таганроге. Нашлось много общих знакомых.

Перешли к злосчастным делам. Денисенко из ящика стола вынул бумагу — это было предложение сообщить министерству содержание исковых дел, предъявленных к монастырю, и как возникли эти дела. Прочитав, Иван Васильевич сказал:

— Хороши наши заправилы, чем занимаются. Ну, я еще понимаю запрос о сущности дел, но спрашивать меня, «как возникли эти дела», нелепо и даже оскорбительно. Что ж, я должен произвести негласное дознание, и непонятно даже, о чем? Убиты рабочие обвалившеюся стеной, предъявлен совершенно основательный иск к представителю казенного православия, и министерство вмешивается так неумно и неосновательно.

— Разрешите мне, Иван Васильевич, подать вам письменный отзыв, который отошлите в министерство с копией искового прошения.

Иван Васильевич одобрил мою мысль, и я обещал назавтра утром вручить ему отзыв. Засел в уютном нумере «Дворянской гостиницы» и накипевшее возмущение излил. Между прочим, писал: если бы врач, проезжая селение, узнал, что может оказать помощь тяжко болящим, и если бы этот врач был человеколюбивым, то, конечно, сделал бы возможное. Сословие присяжных поверенных воспитывает нас в необходимости помочь угнетенному и нуждающемуся в помощи защитника. Защита вдов и сирот знает мораль всего человечества и особенно религии. Когда я узнал о происшедшем в селении, о нужде, в которую впали четыре семейства с малыми детьми, когда выяснилось, что эти семьи не знают своего права получить обеспечение, то счел своим обязательным долгом помочь. А что я действовал совершенно бескорыстно, подтверждает мое официальное письмо в волостное правление, в коем заявляю, что за мои хлопоты не возьму вознаграждения. Когда я увидел осиротелых женщин, уже впавших в нужду, то дал им 55 рублей и оставил нужные расходы на совершение доверенностей и на почтовые. Я не счел возможным обратиться к монастырю с предложением обеспечить семьи убитых, так как настоятель монастыря знал о происшедшем несчастье, выдал женам погибших по 5 рублей и в течение нескольких месяцев монастырь не поинтересовался узнать, как живут осиротевшие семьи.

Насыпал еще много от полноты душевной. Был тогда молод, задорен и считал себя вправе изложить правдиво мои чувства, вложенные в действия против монастыря.

Пришел утром в суд к милому Ивану Васильевичу и подал мое донесение, которое он тотчас стал читать. Я следил за выражением его лица. Он часто улыбался. Окончил.

— Хорошо, — сказал он, — я отошлю подлинный ваш ответ. Вы указали писаря, ямщика и женщин. Министерство, надеюсь, удовлетворится, а прокурор Святейшего синода, который, надо полагать, по донесению монастыря обратился в министерство, вряд ли одобрит отношение настоятеля к потерпевшим. Кстати, член-докладчик нашел, что вы имели основание предъявить требования в большей сумме.

Разошелся с Иваном Васильевичем в добрых отношениях. В 1903 году я узнал, что Денисенко впал в немилость в министерстве. Председательствуя по делу, в котором жандармский ротмистр являлся свидетелем и ссылался на «агентурные сведения», указать которые по долгу службы не может, Денисенко по этому поводу сказал присяжным заседателям:

— Суд совести не знает ничего тайного в разбираемом деле. Все должно быть гласно, проверено, обсуждаемо. И если свидетель, давая показания, ссылается на тайну