Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Я сказал Стотт, чтобы она использовала все, что найдет, но не лезла в мои письма и документы. Она пообещала, что не будет этого делать. Она была очень забавна со старым Гринлифом. У нее было длинное письмо от сестры, в котором говорилось, что ее зять может приехать в Нью-Йорк. Она прочитала его старику, чтобы доказать, что любой мужчина, который может появиться у нее в доме, будет ей родным, но, по-моему, по ее манере было видно, что она собирается оставить своего кавалера здесь. Я сказал ей об этом позже, она выглядела очень обеспокоенной. Я купил ей бутылку джина «Гарвардский Клуб», потому что она сказала, что он полезен для нервов в спине, и еще одну бутылку для ее приятеля, который, по ее словам, является твоим троюродным братом и горячо за ней ухаживает. Она настояла на том, чтобы заплатить и за то, и за другое.

Я рад узнать, что у вас тебя приятный переезд, такая хорошая погода и такие элегантные спутницы, как миссис Вандербильт. Мне жаль слышать о болезни Терри и о том, что ты так много времени проводишь в ее больничной палате. Я уверен, что она могла бы освобождать тебя на полчаса время от времени, когда ты могла бы погулять в саду, или, возможно, вы оба могли бы иногда ходить на представление «Комеди Франсез», чтобы отвлечься. А в Карлсбаде вы могли бы попить воды и заняться вышиванием.

Завершаю это письмо на следующий день, в пятницу утром. Снова льет дождь. Я побывал в «Манси» и купил несколько рубашек и пару подтяжек. Я почти готов к отъезду. Единственное, что я ненавижу оставлять в Нью-Йорке, – этот прекрасный большой дом. Пожалуйста, постарайся поработать здесь, когда вернешься.

Я чувствую себя намного лучше, чем месяц назад, и мне не терпится снова взяться за работу. Я заехал в Вашингтон, чтобы повидаться с Олином Доусом, но разминулся с ним. Через несколько дней я встретил его в Гарвардском клубе и долго с ним беседовал. Он прекрасный человек, я рад, что знаком с ним. Он поможет мне в любое время. Я спросил его, не кажется ли мне 500 долларов большой суммой, он ответил, что потратил на картину больше. Я сказал, что позже. Я сказал ему, что собираюсь написать книгу о нем, каким он должен быть – всегда величественным, благородным и романтичным. Он выглядел заинтересованным и забавным. Он пошел с девушкой на «Фоллис» [в тот день], когда я его видел. Я сказал ему, чтобы он позвонил твоей дочери и спросил билеты, но они у него уже были.

Алине Бернштейн

Четверг, 5 июля 1928 года

Дорогая Алина:

Последние пять дней я с комфортом плаваю по океану в старой голландской ванне под названием «Роттердам». Я намеревался отправить тебе это письмо до отплытия, но приплыл так неожиданно, что решил отправить его, когда высажусь в Европе. Я купил билет накануне и сел на корабль за пять минут до его отплытия. В субботу утром Стотт пришла на Одиннадцатую улицу, я все ей передал. До этого я видел Гринлифа, заплатил ему и сказал, что она зайдет. Она нашла меня спящим и распаковывающим вещи в девять часов, мой корабль отплывал в одиннадцать. Мы много работали, и в конце концов я убрался, после того как она свела меня с ума, упаковывая, распаковывая и заворачивая все в газеты. Старое судно было переполнено до отказа, но мне было достаточно комфортно. Я сильно обгорел на верхней палубе, и мое лицо шелушится. Я расслабился и разговаривал со всеми. Узнал много интересного о голландцах, многие из них едут домой на побывку. Очень интересный и честный народ. Многие из них флористы – они завалили меня пивом и сигарами и пригласили остаться с ними в Голландии; я думаю, мне следует сойти в Булони, но я могу поехать в Роттердам. Думаю, я останусь в Булони или Амьене на несколько дней. Я хотел съездить в Руан и подняться по Сене до Парижа на речном пароходе, возможно, еще сделаю это.

Я написал тебе прекрасное длинное письмо вскоре после твоего отъезда.

Алине Бернштейн

Булонь

9 июля 1928 года

Дорогая Алина:

Сегодня утром я высадился в Булони после комфортного путешествия: Я не мог писать, не мог читать, беспрестанно встречая пассажиров[.] Это было странное и интересное путешествие; я узнал много нового о голландцах, и у меня достаточно приглашений в Голландии, если я их приму, чтобы провести там все лето. Я остановился в этой дыре, чтобы хорошенько выспаться, вытянув ноги. Думаю, я чувствую себя чудесно. На корабле я только и делал, что ел и разговаривал; мой разум выздоравливал; лицо покраснело от солнечных лучей и шелушилось. Теперь я снова один в незнакомом городе, ночью, вокруг тишина. Я стоял на мосту и смотрел, как мимо медленно катятся поезда в сторону Парижа. Все смотрели на меня через стекло. Они видели меня на корабле. Завтра я отправляюсь в Париж, но, возможно, остановлюсь в Амьене. Я снова начинаю наполняться жизненной силой.

Это бесконечное и плохое письмо. Все то, что мне очень хочется сказать тебе, я не могу, я стал ужасно скрытым в своих болячках и с трудом могу говорить о них сам с собой.

Но я хочу сказать вот что, дорогая Алина: я не могу забыть всю ту боль, которую я испытал из-за тебя. Я не знаю, когда мы увидимся снова, но мое сердце разрывается от любви к тебе. Я не знаю, что еще я мог бы сказать в своем письме, я начал его несколько недель назад, но ты всегда можешь вернуться к нему. Я не знаю, что ты почувствуешь – радость, триумф, веселье или презрение, но я буду гордиться своей любовью, что бы ни случилось и кто бы ни насмехался надо мной. Теперь они не смогут причинить мне вреда.

Я пробуду в Париже всего несколько дней и не знаю, куда поеду дальше. Я буду получать почту в «Американ Экспресс». Надеюсь, ты будешь писать мне туда.

До свидания, и да благословит тебя Бог, где бы ты ни была. Для меня никогда больше не повторится то, что случилось однажды: нет никого, кто мог бы сравниться с тобой, и никто никогда не займет