Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Джулии Элизабет Вулф

[Открытка] Булонь-сюр-Мер, Франция, статуя Фредерика Соважа

Булонь-сюр-Мер

9 июля 1928 года

Дорогая мама: Я прибыл сюда сегодня после комфортного путешествия на медленном голландском корабле. Познакомился со многими голландцами, и у меня достаточно приглашений в Голландию на все лето, если я захочу уехать. Остаюсь здесь на ночь, чтобы хорошенько выспаться и размять ноги перед поездкой в Париж. Пишите мне – Том Вулф

Джулии Элизабет Вулф

[Открытка]

Венеция, Италия: вид на площадь Святого Марка

18 июля 1928 года

Дорогая мама: Я приехал сюда вчера из Вены. Сегодня я еду во Флоренцию и пошлю тебе письмо оттуда. Через две недели я возвращаюсь в Нью-Йорк.

С любовью

Том

Алине Бернштейн

Париж

Отель «Бургундия»

Четверг, 19 июля 1928 года

Дорогая Алина:

В понедельник я получил твою телеграмму, а сегодня – два твоих письма. Я только что отправил тебе телеграмму через беспорядочную анархию французского почтового отделения – по-видимому, это единственный способ отправить телеграмму, но я надеюсь, что она дойдет до тебя сегодня вечером. Полагаю, ты знаешь, что еще до того, как я отправлю тебе какое-либо письмо, все, что я могу сказать тебе в нем, – я люблю тебя. Но чем больше я говорю тебе об этом, тем более горькими и удрученными становятся твои ответы мне. Твои два письма очень взволновали меня – я никогда не предполагал, что мое собственное письмо вызовет такой ответ. Я думал, что в своих двух письмах я написал все так просто и ясно, как только мог, и мне казалось, что ты не могла не понять их смысла. И все же ты говоришь, что они не дают нам никакой надежды, и называете меня «бедным глупым Томом» (что достаточно точно) за то, что я выбросил лучшее, что у меня когда-либо было. Ради Бога, не делай и не говори сейчас ничего несправедливого, что могло бы снова ввергнуть меня в те сложные муки, из которых я только начинаю выбираться. Я снова пытаюсь просто увидеть и понять некоторые вещи. Несколько человек недавно упрекнули меня в том, что я слишком наивный, слишком доверчив, слишком «насыщен». В глубине души я знаю, что это правда, и когда я это понимаю, то начинаю подозревать мотивы. Почему же ты должна искажать и неверно истолковывать все, что я тебе пишу, и утверждать, что не видишь в этом ничего хорошего и обнадеживающего? Я написал в своем письме, что ты больше не можешь причинить мне боль, это было очень глупо, потому что я думаю, что ты всегда будешь способна это сделать, я старался быть честным и точным.

Я хочу быть честным и точным, не привнося в свои письма всю горечь и уродство – иногда этого попадет в мои письма, я ничего не смогу с этим поделать. Слишком многого ты ждешь от меня, чтобы я полностью изменился по твоему вкусу, чтобы я верил и думал только то, что ты хочешь, – и чтобы все это произошло сразу. Временами я как слепая тварь на дне моря, которая чувствует свой собственный путь. Я испытываю великий импульс любви к тебе, я знаю, что это сильнее всего остального, и было бы глупо это отрицать.

Алина, мне придется послать тебе еще одно письмо через день или два – я хочу отправить это [письмо] сейчас, как бы плохо оно ни было. Я болею уже несколько дней. Жара здесь стоит страшная – хуже, чем в Нью-Йорке. В довершение всего воспалился зуб, и у меня чуть не отвалилась голова. Я пошел к зубному врачу; он просверлил дырку для дренажа. Ему пришлось пройти через необработанный зуб; он побоялся использовать новокаин. Сейчас мне гораздо лучше – я не видел многого в Париже, но сегодня и завтра собираюсь пойти посмотреть картины и книги. Я часами рассматриваю тысячи книг, но, кажется, не могу купить ни одной.

Париж – красивый город, но его влияние на меня в течение двух или трех лет было одним из ужасных[.] Все больше и больше, как мне кажется, то, что было величественным и высоким в этом месте, было покрыто дешевым и дрянным – место в некоторых кварталах похоже на огромный Кони-Айленд. Во время их праздника (14 июля) было три дня танцев на улицах, парадов, криков. И вдруг меня затошнило от их безмерной тривиальности. Мужчины и женщины, скачущие по улицам, как белки, болтовня, аккордеонная музыка, километры за километрами гимн трещоток, карнавалов, каруселей, колес обозрения и так далее – все это мне надоело. В них нет ни способности к скуке, ни подлинного тщеславия, только бесконечная повторяемость. Мы должны освободиться от страха – страх провинциальности, желание быть культурным и утонченным привели тысячи американцев в Париж, как и меня. Теперь я с этим покончил. Где бы я ни жил, это будет не здесь. Лондон грандиознее, Нью-Йорк живее, а в Вене можно отдохнуть. Я не думаю, что когда-либо встречал американца, приехавшего сюда жить, который бы обрел душу, сделав это.

Может быть, когда-нибудь Париж превратится в гигантское место, исключительно для туристов, – крепкий алкоголь, который нужно принимать через большие промежутки времени. Но я собираюсь посмотреть еще несколько книг и картин. В течение следующего дня я должен решить, куда поеду. Сейчас я хочу приступить к работе. Я напишу тебе, как только решу, или перед самым отъездом.

Твое лечение – спартанское и звучит чудесно. Но я знаю, как ты страдаешь на такой диете. Я не рад, что она делает тебя красивее, потому что это и так доставляет мне немало хлопот, я не рад, что ты выглядишь на два года моложе, потому что я выгляжу на десять или пятнадцать лет старше, после того как встретил тебя, а при истинном ходе вещей каждый из нас должен выглядеть на свой возраст.

Я не позволю этому письму тянуться до бесконечности. Прощай, моя дорогая, на сегодня это все. Когда ты получишь это письмо, ты, полагаю, будешь почти готова снова есть нормальную пищу. Это должно быть достаточно волнительно.

Алина, жара и моя болезнь мешают мне быть решительным и кратким. Сейчас я не могу сказать тебе, что я буду делать и куда поеду. Я дам тебе знать через несколько дней. Но я люблю тебя всей душой и жизнью – верь в это и не переиначивай на свой лад. Том

Джулии Элизабет Вулф

[Открытка]

(Вид на реку Амо