Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

в течение сорока минут, то, думаю, мы должны сказать, что человек действительно хороший и прекрасный. Я надеюсь, что мне будет оказано еще большее милосердие, потому что мой собственный средний показатель не дотягивает до этого.

Мне кажется, что я ясно представляю себе эту часть жизни. Это как одна из тех статуй Родена, где из гранитной массы проступает нечто прекрасное и сильное, но все еще размытое и неопределенное. Так оно и есть, а пока я буду придерживаться книг, в которых все вышло цельным, ясным и прекрасным.

Надеюсь, я не пытаюсь быть философом. Я не хочу говорить мудрые слова или пытаться казаться отстраненным. Я все еще глуп и оцепенел от того, что со мной произошло. Но я утратил свое уродство и горечь и не могу отрицать, Алина, что люблю тебя больше всех на свете. Это настолько честное письмо, насколько я могу писать в настоящее время.

Том

Джулии Элизабет Вулф

Гарвардский клуб

Западная 44-я улица, 27

Понедельник, 25 июня 1928 года

Дорогая мама:

Я все еще здесь, потому что дантисту пришлось сделать обширную операцию на моем зубе и во рту. Он уже почти закончил и сделал прекрасную работу, но Боже! Как же это больно. Вся ткань вокруг зуба была полна гноя: он вытекал в мою кровь несколько лет, атаковал и разъедал часть костной ткани вокруг зуба. На днях дантист он пробил дырку в челюсти и дал гною стечь, а сегодня утром вычистил его. Я не знал, что меня ждет! Он прошел ножом до самой кости, соскоблил и вырезал все больные ткани. Говорит, что теперь все будет в порядке. Я поеду в субботу, но пока не знаю, на каком судне, я поеду на любом, на котором они смогут меня доставить: сейчас пик сезона, и не всегда легко получить билет. Все остальные приготовления я уже сделал, осталось только собрать вещи и отправиться в путь.

Видел разных людей по поводу моей книги: один из сотрудников издательской фирмы говорит, что это хорошая книга, прекрасная и трогательная, но я должен ее сократить. Мы договорились о том, что она не должна быть длиннее, и он сказал, что если я сокращу ее до приемлемого объема, то он уверен, что ее опубликуют. Тем временем другая фирма – новая, только что открывшаяся – попросила у меня первый эксклюзив на мою вторую книгу. Они говорят, что, если текст будет таким же хорошим, как в первой, а книга будет разумной длины, они опубликуют ее. Так что, возможно, я наконец-то начал что-то делать. Но мне предстоит научиться одному из самых трудных занятий – говорить о многом на небольшом пространстве (страниц).

Я чувствую себя гораздо лучше, чем месяц назад, но я хочу уехать из Нью-Йорка и начать работу над новой книгой. Когда я вернулся домой, я все еще был немного уставшим и нервным, и беспокоился из-за всех недоделанных здесь дел, и мне жаль, если я хоть раз показал это. Но мне было очень полезно увидеть вас всех, и я очень рад, что поехал.

Я хочу, чтобы вы пообещали написать мне письмо, которое прибудет в Париж через «Америке Экспресс» до 15 июля, как бы вы ни были заняты. Я также прошу сделать это еще пять или шесть человек. Я знаю, что одно из самых отвратительных чувств в мире – оказаться одному в чужой стране и выйти из почтового отделения с пустыми руками. И одно из самых счастливых чувств – получить письмо. Оно избавляет вас от этого ужасного чувства, что вы оторваны от всего, что когда-либо знали. Поэтому вы окажете мне большую услугу, если постараетесь время от времени писать. И я обещаю, что всегда буду отвечать как можно скорее.

Сегодня здесь жарко, и вчера было жарко – та липкая знойная жара, которая так свойственна лишь Нью-Йорку. Но до этого было холодно и почти постоянно шел дождь. Моя квартира на Одиннадцатой улице – самое приятное место в городе, и это почти единственная причина, по которой я хочу остаться.

Рекламщики дали мне дополнительное время для ответа: Я собираюсь попросить месяц или два отсрочки и закончить новую книгу. Потом, думаю, я смогу перейти к ним на работу.

В Европу едут огромные толпы людей – в этом году больше, чем когда-либо прежде. Меня это не радует, потому что чем больше места на яхте, тем веселее. Я постараюсь уплыть на немецком судне – «Альберт Баллон», или «Гамбург-Америка», – потому что мне нравится их еда и пиво. Если бы я мог, я бы каждый день выпивал не меньше кварты хорошего пива. Оно никогда никому не вредило, а его дурные последствия существовали только в умах дураков и негодяев, которые навязали стране запрет и гнилой джин. Если подумать, то я не буду пить кварту (0,9 литра) пива в день, пока меня не будет, а буду пить галлон (3,7 литра) и трижды горячо приветствовать всех, кто пьет больше.

Я был рад найти вас такими же здоровыми и бодрым, когда вернулся домой. Хотелось бы думать, что и через сорок лет я буду таким же здоровым и бодрым. И я верю, что ваши дела, в конце концов, не обернутся плохо. Во всяком случае, беспокоиться о них не стоит. Я бы получал вдоволь хорошей еды и не очень усердствовал ради людей в пансионате.

Я разминулся с Олином Доусом в Вашингтоне, но на днях долго беседовал с ним здесь, в клубе. Он прекрасный человек и настоящий друг.

Хотел бы я сказать вам, куда поеду этим летом, но сам не знаю. В Париже я пробуду всего несколько дней, но это самый удобный почтовый адрес. Я хотел поехать в Вену, но на днях обнаружил, что там проходит большой музыкальный фестиваль, город полон американцев, а цены, конечно, взлетели до небес. Поэтому я должен поехать в другое место – где тихо и недорого.

Я бы хотел рассказать вам о себе побольше, но за последние несколько лет я открыл для себя ценность молчания. И я обнаружил, что больше не могу гоняться по окрестностям, выбалтывая то, что мне глубоко по сердцу. Безумное желание сплетничать и болтать возникает из-за отсутствия чего-либо стоящего в нашей собственной жизни: когда нам скучно самим, мы пытаемся жить за счет других людей. Именно это я заметил в Эшвилле в последний раз. Каждый человек немного поражен этой болезнью – к моему большому удивлению, я обнаружила