Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

У каждой дороги есть начало и конец. Даже вагонзаки доезжают в конце концов до нужной станции. Догадываюсь, приехали на какую-то большую станцию, вокруг оживлённое движение, радио-рупор куда-то переправляет вагоны, поторапливает паровозы… Слышны женские голоса. У всех дежурных дорожных работниц одинаковые голоса. Резкие, низкие, жёсткие, неприятные. Представляю обладательниц этих голосов, тучных, с грудями-крынками, с ногами-брёвнами, пышнозадых, короткошеих, и начинаю жалеть их мужей. Как таких «соловушек» обнимать-то, да как им слова ласковые говорить…

Вскоре всё стихло, нас, как мне показалось, долго держали на одном месте. В соседних камерах уже перестали выкрикивать угрозы в адрес непримиримых врагов, шипя, словно змеи, напрямую обещают убить. Знаю, если палка у тебя в руках короткая, беги, коли встретишь чёрную гадюку! Прячься!.. Мы в клетке… После долгого, напряжённого, до трясучки, ожидания дверь открылась, раздались громкие голоса. Арестантов по одному стали выводить из вагона и сажать в машину. Когда освободили четыре камеры, дошла очередь и до нас. Ни слова не проронившие с самого прибытия на станцию попутчики легли, стоило открыться двери, и вцепились мёртвой хваткой друг в друга, переплелись предплечьями. Двое здоровенных конвоиров, упершись сильными ногами в пол, попытались было выдернуть их, но не тут-то было, те словно в пол вросли. «Не садите нас вместе с ними», – проверещал один из упёрших морды в пыльный пол. Взмокшие солдаты, отирая прелые лбы, «окатили» зэков потоками брани. Окончательно озверев, они принялись охаживать арестантские «штаны» носками сапог. «Дэп-дэп-дэп!» – поют кирзачи. А эти терпят, ибо знают, что их ждёт неминуемая смерть, окажись они хоть на минуту среди воров, «эх!» издают они короткий стон, когда солдатский каблук угождает между худых рёбер, и опять затихают. Тот же голос повторил: «Выйдем, только если нас в отдельный «воронок» посадите!» «Эй, вы! Родитесь или нет, в конце концов?! Почётный караул устал, пошевеливайтесь!» – раздался с улицы строгий голос начальника конвоя, приехавшего на машине.

Конвоиров из вагонзака учить не надо, они профессора науки о пытках и истязаниях, один из них снял увесистый замок с двери и принялся «щекотать-причёсывать» зэчью шерсть по всему телу, только искры летят! Зэки не встали, сомкнутых рук не расцепили. Попасть в отдельную от воров машину и мне было бы неплохо. В ожидании развязки я вжался в стену вагона, прижав к пустому желудку дорожный узелок, съёжившись, превратившись в малюсенький свёрток белья. Никто не бил меня, кулаками не охаживал, солдаты меня пощадили. Вот они, громыхая сапогами, вышли и в мгновение ока снова вернулись.

Мастера Родоса подарили миру скульптурную группу «Лаокоон»174. На ней сам Лаокоон, его сыновья и напавшая на них, посланная богиней Афиной змея, спутанные в немыслимый клубок. Переплетённые в узком закутке зэки напоминали «Лаокоон». Вдруг с их стороны раздался неприятный хрип, у астраханского татарина, у моего неблагодарного соплеменника начался приступ эпилепсии. Я сразу понял, что это падучая, потому что помнил, как после войны многим фронтовикам досаждал этот недуг. Тукмэт Микайла вернулся из армии с падучей… Лежит арестант-татарин посредине, из уголков рта вытекает густая жёлтая пена, хрипы вырываются. Словно скотина с перерезанным горлом! Двое покрепче, видимо, знали о припадках, один за голову держит, другой колени к полу прижимает, пытаются погасить конвульсии. Набычившись, раздувшись, как индюки, солдаты молча смотрят за происходящим. В этой тишине послышался шум отъезжающей машины. Слава богу! Развели, похоже, баранов, столкнувшихся на узкой тропке…

3

Что такое каторга? Костёр для осуждённых на вечные муки, ад.

Виктор Гюго

Не каждая тюрьма, не всякая зона – каторга. Но все они похожи друг на друга, как родственники, как близнецы. Запахи тюремных коридоров, блеклый свет пыльных лампочек, толстые железные двери, тяжеленные замки-засовы, подозрительный, навевающий страх шум шагов, наполнивший пространство между полом и потолком, – все тюрьмы на одно лицо. Прошёл сквозь ворота тюрьмы, готовься, теперь тебя всегда и всюду будут торопить, подгонять, подхлёстывать. Каким бы гордым и сильным ты ни был, тюрьма не даст тебе возможности спокойно дышать. Там всё наперёд просчитано и продумано, ты уже не хозяин самому себе, твоя воля осталась по ту сторону тюремных ворот, на свободе. Камеры, никогда не слышавшие смеха, их холодный или слишком жаркий, спёртый воздух душит тебя, словно удав, каждую минуту готовый проглотить свою жертву. Через пять минут ты превращаешься в покорного раба здешних порядков, в сироту-пасынка при жестокосердном отчиме… Тюрьма – выламывает зубы, лишает зрения и слуха, ослабляет тело.

Мы, как я уже сказал, оказались в челябинской тюрьме. Слава богу, когда нас ссаживали из машины, вокруг не было посторонних и зевак. Только ветер перекатывает под ногами окурки и мелкие обрывки бумаги. Неужели это тот самый степной ветер, который провожал в Актасе, всё ещё преследует меня? Только запахи другие. Слышится запах машинного масла, и как будто бы к нему примешивается ядовитый угар красноватых углей, попыхивающих на дне самоварной трубы. Наконец-то нас разделяют, моих бывших сокамерников, сильно поторапливая, куда-то уводят, я поднимаюсь на второй этаж и прислушиваюсь к тюремной тишине. После смерти Сталина никого не осталось здесь, что ли?..

Долго меня не держат, с грохотом открывается дверь, и я оказываюсь внутри тесной камеры, подёрнутой синеватой дымкой. Удивительно, камера полна народа, но никто на меня не обращает внимания, не оборачивается и тем более не подходит. Тут каждый занят только собой, что ли, до остальных никакого дела им нет?

Дорога пройдена, впрягшийся в тягостный хомут лишений арестант на что прежде всего обратит внимание, куда посмотрит? Он, конечно же, будет искать свободное местечко, куда можно приткнуться! Первое волнение проходит, протираю запаренные стёкла очков, озираюсь… ой-ёй, найдётся ли тут местечко для меня?.. Откуда столько народа смогли нагнать тюремщики осенью пятьдесят четвёртого? Однако надо где-то разместиться, считая себя наученным, смелым, матёрым арестантом, наступая на чьи-то ноги, кого-то отталкивая, пробираюсь в середину. Я задумал лечь на пол под двухэтажными нарами. Мне срочно нужно освободиться от недавно увиденного, избавиться от накопившихся переживаний. В одном месте заглядываю под нары, намереваясь втиснуться, но в ответ слышу только возмущённые, злобные возгласы лежащих вповалку на голом полу, в другое перехожу, опять возвращаюсь, нет, некуда мне пристроиться! Заполнившие двухъярусные нары зэки словно срослись в сплошную людскую стену, не приткнуться. Даже на открытом полу валяются арестанты, я пробираюсь ближе к двери и втискиваюсь в тесную точку возле