Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов - Патрик Рэдден Киф

«общественный благотворительный фонд»[2097]. По словам адвокатов Purdue[2098], этот фонд включал бы новые лекарственные препараты для лечения зависимости и противодействия передозировке на общую сумму более чем 4 миллиарда долларов, которые были бы переданы как дар «натурой». К этому добавились бы 3–4 миллиарда долларов от продажи лекарств новой версией Purdue, которая вышла бы из процедуры банкротства как общественный фонд. Поэтому личный вклад Саклеров составил бы не десять (не то что двенадцать), а три миллиарда[2099]. И даже эти деньги не были бы вынуты из их кармана. Вместо этого Саклеры предложили профинансировать их вклад за счет продажи Mundipharma, глобального фармацевтического концерна, который продолжал создавать новые рынки для опиоидов за границами США. В качестве уступки Саклеры указали, что, возможно, пожелали бы внести дополнительные 1,5 миллиарда, доведя общую сумму своего вклада до 4,5 миллиарда. В их предложении был также еще один очень примечательный неденежный пункт. По условиям сделки, предложенной Дэвидом Саклером, его семья не признавала вообще никаких правонарушений.

Поначалу пресса рисовала это предложение почти как безоговорочную капитуляцию. Но Море Хили и ее коллегам-прокурорам такая сделка казалась глубоко ущербной. «Да это шутка»[2100], – возмутилась Джиллиан Фейнер, назначенная Хили главным прокурором в этом деле. Предложение строилось на ряде серьезных непредвиденных обстоятельств, указала она. И был еще один важный момент: неготовность Саклеров, изобличенных как эталон ненасытной алчности, внести какие-либо свои деньги сверх того, что можно было получить от продажи Mundipharma. (Для сравнения, только с 2008 по 2016 год семья выплатила себе почти 4,3 миллиарда[2101] ОксиКонтиновых прибылей.) Но, кроме того, на более символическом уровне Фейнер поразил другой факт. В текущем юридическом споре решался вопрос о том, насколько велик ущерб, нанесенный безудержной продажей ОксиКонтина. И при этом одним из главных положений предложения Дэвида Саклера было то, что после превращения Purdue в благотворительный фонд истцы будут получать деньги для разрешения опиоидного кризиса за счет непрерывных поступлений от Purdue – то есть выручки от продажи того самого наркосодержащего препарата, с которого и начался этот кризис. Это создало бы порочную ситуацию, при которой штаты, получив компанию «в наследство», внезапно оказались бы втянуты в опиоидный бизнес. «Это было бы окончательной победой Саклеров[2102], – заметил коллега Фейнер, Сэнди Александер. – Если штаты окажутся на их месте и будут продавать те же наркотики тем же пациентам, используя тех же врачей, а люди будут умирать теми же темпами, Саклеры представят это как очень убедительную реабилитацию для самих себя».

Летиция Джеймс, генеральный прокурор Нью-Йорка, не выбирала выражений, назвав предложение Дэвида «оскорблением, ни больше ни меньше»[2103]. Море Хили[2104] казалось крайне важным то, что в нем не шло и речи о каком-либо признании вины. По сути, оно позволило бы Саклерам купить молчание общества, так же как они всегда делали в прошлом. «Крайне важно, чтобы были обнародованы все факты о том, что сделала эта компания, ее руководители и директора, чтобы они принесли извинения за причиненный ими вред и чтобы никто не извлек выгоду из нарушения закона», – сказала Хили.

Как-то раз во время переговоров в Кливленде Хили и ее заместительница Джоанна Лидгейт шли к лифту и встретились с Дэвидом Саклером[2105] и его свитой. Он представился и сказал:

– Я очень рад, что вам удалось.

Хили показалось, что от него так и веет самодовольством, словно он привык к тому, что все его уважают.

– Что ж, Дэвид, – сухо ответила Хили, – ваша семья слишком многим навредила.

Затем они с Лидгейт вошли в лифт, отказавшись от рукопожатия.

Некоторые переговорщики сделали Саклерам встречное предложение[2106], рекомендовав расстаться с большей суммой личных денег. Они хотели, чтобы семья взяла на себя обязательство внести дополнительные 1,5 миллиарда долларов сразу, а не делать эту сумму зависящей от цены продажи Mundipharma. Но Саклеры не уступили[2107]. «Почти все штаты были бы готовы согласиться[2108] на сделку, если бы Саклеры гарантировали ее на сто процентов», – сказал генеральный прокурор Северной Каролины, Джош Стейн, который вел переговоры с семьей. Но Саклеры, по словам Стейна, заняли позицию «либо берите, что дают, либо сделки не будет».

Их неуступчивость вызвала у переговорщиков со стороны истцов явное отвращение. «Я считаю их компанией[2109] ханжей-миллиардеров, которые лгали и мошенничали, чтобы получать солидную прибыль, – сказал генеральный прокурор Пенсильвании. – Я искренне верю, что у них руки в крови».

Судья Полстер, который председательствовал на переговорах, указал, что хочет присоединения к урегулированию как минимум тридцати пяти штатов. Если Саклеры не смогут убедить стороны подписать его, то осенью им предстоит суд в Огайо. Но у семьи имелся мощный рычаг. Поскольку Purdue после ОксиКонтина так и не создала ни одного успешного продукта, к тому же из нее постоянно утекали деньги на оплату астрономических счетов за услуги юристов, а Саклеры вынимали деньги из бизнеса при любой возможности, сейфы Purdue Pharma были почти пусты[2110]. Компания, которая за два десятка лет продала ОксиКонтина примерно на 35 миллиардов долларов, теперь могла съежиться, по сведениям, просочившимся в прессу, до каких-то 500 миллионов в «живых» деньгах. 19 августа Purdue разослала своим бывшим торговым агентам письмо[2111], информируя их, что, возможно, не сможет финансировать их пенсионные программы.

Если штаты не хотят соглашаться на их щедрое предложение, указали Саклеры, то Purdue просто объявит о банкротстве[2112] без заключения сделки. Такой ход в краткосрочной перспективе сулил Саклерам одно большое преимущество: после того как компания подает на банкротство, ведущий процесс судья, как правило, замораживает все открытые против компании судебные дела, чтобы ее можно было реструктурировать. Саклеры не хотели, чтобы Purdue в октябре выходила на запланированный суд. Если бы избежать его не получилось путем досудебного соглашения, это сделало бы банкротство. А если бы Purdue действительно стала банкротом, это не оставило бы штатам и всем прочим сторонам, подавшим иски против компании, иного выбора, кроме как бороться между собой за остатки ее активов в суде по банкротству. Берите деньги сейчас, предупреждала Мэри Джо Уайт[2113], иначе вам придется «выплачивать гонорары адвокатам еще много-много лет».

Это была завуалированная угроза. Убеждая истцов подписать кливлендское предложение, юристы Purdue говорили им[2114], что общая сумма, на которую они могут надеяться в ходе процедуры банкротства (а потом каким-то образом поделить между собой), едва ли дотянет до одного миллиарда. И действительно, Purdue к этому времени сильно обесценилась. Саклеры ухитрялись продлевать патентную эксклюзивность ОксиКонтина снова и снова начиная с 1996 года, делая это намного