Просроченный долг - Йожеф Лендел

Лендел принес нам, как он сказал, окончательную рукопись „С начала до конца“, которую вручил мне со словами: „Печатай — печатайте — когда сочтешь возможным и нужным“. А потом добавил, что будет терпеливо ждать и готов на исправления, если они обоснованны, но просит принять во внимание: „Я доверил тебе свою самую важную вещь“. Однако не прошло и восьми-десяти дней, как он прислал из Вишеграда открытку, начинавшуюся словами: „Каково ваше мнение о повести? Откровенно говоря, я хотел бы знать будущее моей любимой (подчеркнуто дважды. — Л. И.) вещи…“ А дальше последовало несколько строк о том, что сейчас он пишет такую книгу, которой „очень долго (пару лет) не буду вам докучать„“.»56

А вскоре весь мир облетела сенсационная новость: в ноябрьском номере советского журнала «Новый мир» напечатана повесть неизвестного автора о лагерях — «Один день Ивана Денисовича». Лендел с восторгом принял произведение Солженицына. В статье «До и после выхода книги Солженицына» он не скрывает, что в первый момент испытывал жгучую зависть к неизвестному автору: «Итак, появилась книга об одном дне тех лет, звучащая правдиво и откровенно, — и за какие-нибудь две недели стала известна всему миру. А ведь уже единственно благодаря тому, что она написана по-русски, она тотчас стала доступна миллионам читателей. Вдобавок, сразу после публикации ее перевели на четыре мировых языка, как я слышал, по указанию официальной „культурной политики“. И те профессора, которые были „не среди тех, кого били, а среди тех, кто бил“, теперь ставят неизвестного до сих пор автора наравне со Львом Толстым. И до земли склоняются перед Иваном Денисовичем те, кто здесь, у нас, открещивается от моих писаний и лицемерно призывает поскорее перевязать раны (которые нанесли они же сами)… Ну что ж, этому Солженицыну повезло больше, чем персоне нон грата или не очень „грата“, вроде меня, кто в свои шестьдесят семь лет всё еще только подает некоторые надежды. Меня грызет черная зависть!» Но стоило Ленделу, наконец, достать и прочесть повесть, как «досаду смела бурная радость: известность пришла к действительно большому и настоящему произведению. Прочь черная зависть, такая книга — великая радость, и написавший ее — не „конкурент“ мне, а только товарищ. Его успех укрепляет и мою позицию. Солженицын писатель первого ранга. Он слышит малейший вздох, видит малейшее движение, оценивает с неподкупной честностью — оценивает как писатель, вскрывая самую глубинную правду явлений. Его мастерство повергает в изумление. Каждый герой Солженицына говорит собственным языком, и мы знаем о нем не только то, в каких краях он родился, каковы его социальное положение и культура, но мы знаем и то, сколько и какой именно опыт он приобрел там, где находится в тот день». А заканчивает свое «похвальное слово» так: «В самом деле, родился новый Толстой? Об этом нет и речи. Сам Толстой не стал Толстым после своей первой книги. Если уж мы хотим сравнивать, то „Иван Денисовича“ мы можем сравнить с первой — и бесспорно лучшей — книгой Ремарка „На западном фронте без перемен“. Что немало, и добавим к этому, что книга Солженицына лучше. И перед ним открыт весь мир»57.

Рукопись повести «С начала до конца» уже несколько недель лежала в редакции «Уй ираш». Когда стало известно, что «Один день» поспешно переводят на венгерский язык, глав-

ный редактор решил, что тем самым «автоматически» снят запрет на публикацию произведений о советских лагерях, и поставил «С начала до конца» в ближайший номер журнала. Журнал с повестью Лендела вышел в первых числах января, а «Один день Ивана Денисовича» появился в февральском номере журнала «Надьвилаг» («Надьвилаг» (Большой мир) — венгерский журнал всемирной литературы.). Однако «вскоре выяснилось, что я ошибся, — пишет Иллеш. — Меня призвали к ответу и заставили писать объяснительную записку. Я получил выговор от министра»58. Через некоторое время его и вовсе (не только за это упущение) отстранили от редактирования.

Журнальной публикации предпослано посвящение. Дёрдь Некерешди, от лица которого ведется повествование, посвящает повесть коммунистическому движению, «вернувшему себе человеческое достоинство». В дневнике отец записал: «они добились глупого посвящения под заголовком „С начала до конца“» (1962.Х1.26). В последующих публикациях посвящения нет.

Так, в Венгрии повесть Лендела «С начала до конца» на месяц опередила «Один день Ивана Денисовича». И поскольку последнюю одобрила советская критика, можно было напасть на Лендела с просоветских позиций. Такое нападение не заставило себя ждать. 17 февраля 1963 года в газете «Мадьяр немзет» была опубликована статья некоего Тамаша Залы «Прозрения и заблуждения по поводу „Одного дня Ивана Денисовича“»59, в которой «жизнеутверждающее» произведение Солженицына противопоставлено «кривому зеркалу» Лендела.

Автор статьи никогда не выступал как литературный критик, и мне представляется, что писал он по чьей-то подсказке. Мой отец, который подробно записал в дневнике о своей реакции на статью и резком разговоре с редактором газеты, ничего не написал об авторе статьи. Если бы тот чем-то зарекомендовал себя в литературной критике, отец непременно знал бы об этом и упомянул. Хотя в статье обильно цитируются вышедшие в СССР книги («Дневник Нины Костериной», «Свет далекой звезды» А. Чаковского), даются ссылки на Эренбурга, Шолохова, автор допускает ошибку, написав, что повесть Солженицына опубликована в сентябре (ноябре!) 1962 года. В оценке Солженицына и критике Лендела Т. Зала опирается на хвалебную статью В. Ермилова «Во имя правды, во имя жизни», хотя делает фактическую ошибку (статья была опубликована в «Правде», а не в «Известиях»). По мнению Т. Залы, повесть Лендела, претендующая быть «отражающим всю полноту правды зеркалом», на самом деле «кривой осколок», отражающий лишь толику правды. У Солженицына «невинно обреченные на смерть люди строят социалистический город» и «даже в том аду остаются людьми», а Дёрдь Некерешди, «освободившись из лагеря, находит „лагерь“ на воле». И беда даже не в том, что Лендел «приоткрывает лишь частичную правду. Беда в том, что это может привести к обману такого рода, будто эта частица есть целое», — пишет критик, ставя под сомнение само право венгерского писателя писать на эту тему. Для этого, по его мнению, недостаточно личных впечатлений, и, ссылаясь на высказывание Тольятти, что «конечное слово в вопросе о Сталине должен сказать Советский Союз», делает вывод: «Это значит не то, что об этом запрещается писать где-то в другом месте, ведь произвол не пощадил и международное рабочее движение. Но я думаю, что в историческом и психологическом аспекте достоверный анализ мы должны ждать не откуда-нибудь еще, а только от Советского Союза. И это в равной степени относится как